Михаил Лемхин

                                                  Трудно быть богом

Грязь хлюпает под ногами, её разбрызгивают телеги, она вылетает из-под конских копыт, её зачерпывают горстями, мажут себя, швыряют друг в друга. Она везде. Не будет преувеличением сказать, что грязь – основная составляющая мира, созданного Алексеем Германом в его последней картине «Трудно быть богом». Обитатели этого мира беспрерывно плюются, рыгают, сморкаются, зажав одну ноздрю, гогочут, разевая беззубые рты.
Закадровый голос сообщает нам, что это не Земля, а какая-то другая планета. Несколько десятков земных наблюдателей заброшены сюда, чтобы изучать живую историю, по возможности спасать преследуемых, но не вмешиваясь в эту историю, не нарушать её органического течения. Перед нами королевство Арканар.  
Король обитает во дворце похожем на грязную конюшню. Собственно, слово дворец здесь просто пара к слову король, то что мы видим похоже не на дворец, а на осклизлый каземат. Также примерно выглядит и замок посланца Земли благородного дона Руматы: с потолка капает вода, всё завалено мусором, на столе следы вчерашней пирушки, какие-то объедки, обглоданный рыбий скелет, недопитые кубки с вином, в которых плавают отвратительные насекомые.
В этом мире книгочеев топят в нужниках, женщины норовят ухватить Румату за гульфик, а Румата, хотя и постоянно пьяный (как, впрочем, и остальные земные посланцы), всё же будучи гуманистом, на дуэлях не убивает противников, а просто отрезает им уши. И уже нарезал этих ушей 372 штуки. Носы же встречным-поперечным он ломает просто так, для того, чтобы выпустить скопившуюся мутную злобу. Такой гуманист.
Вызволив доктора Будаха из тюрьмы, Румата водит его на верёвке, словно козла, и, так и не сняв верёвку с шеи старика, затевает с ним разговор о том, можно ли этот мир улучшить. Разговор происходит по пути из здешней тюрьмы под названием Весёлая башня к замку Руматы, и Будах останавливается у стеночки, чтобы пописать как раз после вопроса Руматы: «Если бы ты мог посоветовать богу, что бы ты сказал?» Этот разговор - в определённом смысле, самый значительный в фильме, - происходит под журчание мочи, но и без физиологических подробностей Будах Ируканский выглядит у Германа таким ничтожеством, что ждать от него каких-то откровений было бы даже странно. А когда перебрав и отбросив все варианты божьего вмешательства как неразумные, Будах говорит: «Оставь нас в нашем гниении», а Румата отвечает: «Сердце моё полно жалости, я не могу этого сделать», появляется чувство какой-то не адекватности, как будто изображение и звуковая дорожка принадлежат разным фильмам. Какой жалости? – хочется спросить. К кому жалости? К тем, кому он отрубил уши?  
В мире, созданном Германом, нет осмысленных лиц (разве что два-три лица отдалённо похожи на человеческие) - это мир обитатели которого не способны ни к каким духовным усилиям.
Что это за мир? Жестокий, беспросветный, мир, в котором всегда дождь или туман, и никогда не видно солнца, мир, в котором сердцу не на чем отдохнуть?
Некоторые толкователи картины объясняют: «Так это же средневековье, оно таким и было!»
Объяснение по меньшей мере странное. Не потому странное, что средневековье не исчерпывается священной инквизицией и Томасом Торквемадой, что в эти годы жили и творили прекрасные архитекторы, сочинял «Божественную комедию» Данте, писал «Изенгеймский алтарь» Маттиас Грюневальд, и не потому странное, что в средние века люди изобрели не только порох и пушки, но ещё, например, и очки и компас. Странное потому, что предполагает, будто Алексей Герман снимал фильм о средневековье.
Но ведь фильм очевидно вовсе не об этом. В самом общем виде эта картина, наверное, должна была бы быть о том, каково интеллигенту в репрессивном государстве, о выборе, который этому интеллигенту приходится делать, чтобы не потерять себя, сохранить свою душу, и о том - можно ли её сохранить, не запачкав руки грязью и кровью.  
Сюжетная схема позаимствована из одноимённой повести братьев Стругацких. Повесть, как известно, была написана в 1963 году. Оттепель закончилась. Начался откат в «советское средневековье». Интеллигенты, ещё недавно воображавшие, что общество вступило в новую эпоху, в эпоху Ренессанса (во всём виноват Сталин, вернёмся к Ленину к ценностям революции) увидели, как всё можно переменить в одночасье. Стоило Хрущёву топнуть ногой и прокричать: «абстракционисты», «пидарасы», «не дадим вам устроить здесь Венгрию, не допустим», и уже на другой день ударил мороз, прихватив оттепельную жижу крепкой коркой.  
Алексей Герман хотел экранизировать повесть «Трудно быть богом» ещё в те стародавние времена. Но после того, как температура понизилась ещё раз, и советские танки отправились «с приветом братским» в Прагу, фильм Германа был закрыт. В начале перестройки Герман снова вернулся к этой идее, однако быстро потерял интерес: «Мы написали страниц двадцать и бросили, потому что богом было быть не трудно. Вчера ты завлаб, а сегодня – бог! Да и, вообще – почему это он Рэба, а не Берия?» *
Прошло ещё немного времени и оказалось, что система – «вчера ты завлаб, а сегодня – бог!» в жизни означает: вчера ты завлаб, а сегодня олигарх или вчера ты завлаб, а сегодня зек, или, например, вчера ты завлаб, а сегодня министр, подобострастно поддакивающий товарищу Рэбе… полковнику Рэбе… дону Рэбе.
Оказалось, что сюжет не утратил актуальности, и Герман достал с полки старый сценарий. “Я уверен был, что сценарий хороший, а он дико плохой.... Это написано было шестидесятниками, а шестидесятники безумно сентиментальны. Мы сейчас сидим и бешено его выкручиваем”.**
Это выкручивание и съёмки фильма продолжались пятнадцать лет. Алексей Герман не смог закончить картину, он умер в феврале 2013 года. Картину подготовил к выпуску его сын, Алексей Герман-младший. 13 ноября 2013 года состоялась её премьера.
Картина поражает своей фактурой – каждый кадр наполнен до краёв и каждый кадр совершенен. Но довольно скоро вы начинаете понимать, что сюжет не движется и если вы не читали книгу Стругацких, то у вас просто нет шансов понять о чём идёт речь. Перед вами не рассказ, а некая визуальная субстанция, существующая сама в себе. И ради себя. Все эти перипетии – поиски Будаха, убийство короля, государственный переворот, смерть Киры и даже кровавое шествие Руматы по Арканару – всё это лишь повод для того, чтобы проиллюстрировать далеко не новую мысль: мы живём в свинарнике, нас окружают свиньи, да и каждый из нас, из тех, кто воображает себя человеком, тоже недалеко ушёл и, похрюкивая и повизгивая, регулярно склоняется над корытом.
В представлении “шестидесятников” человек изначально хорош, плохим его делают внешние причины, так сказать, условия существования. Сорок лет спустя Герман называл это шестидесятнической сентиментальностью и старался отжать, “выкрутить” её из сценария. Несколько раз Герман показывает разрезанные животы, из которых вываливаются кишки. Ливер - больше в человеке ничего нету.
Сравнивать книгу и фильм по ней поставленный (уж я не говорю, оценивать фильм) – самое последнее дело. Режиссёр - полноправный автор своего фильма, и книга для настоящего режиссёра обычно служит всего лишь толчком. Но проследить – как режиссёр меняет акценты, какие сюжетные линии  он отбрасывает, какие развивает, а какие оставляет без изменений - всегда очень интересно. Если таким образом сопоставить повесть Стругацких с фильмом Германа, мы увидим, что режиссёр настойчиво “снижает” историю, рассказанную Стругацкими. Высокоучёный доктор Будах превращается в обрюзгшего человечка с туповатым лицом, интриган дон Рэба – в этакого сельского попика-хитрована,  великолепный барон Пампа, в книге освобождённый Руматой и ускакавший в свой замок, представлен плаксивым безмозглым великаном, которого без особенных усилий убивают и бросают его труп в помойку, девушка Кира (в фильме её зовут Ари), тихая и застенчивая, безоглядно влюблённая в Румату, в фильме становится вульгарной крикливой неумытой девкой, ощупывающей гульфик Руматы и с удовлетворением обнаруживающей то, что она искала.
“Человек изначально и навсегда – свинья”, - декларирует Герман каждым кадром.
Правда в эпилоге, полностью сочинённом Германом, тональность фильма меняется. Румата отказался возвращаться на Землю. Мы видим его в поле, в окружении нескольких слуг, глядящих на своего хозяина с почтением и сочувствием. Вероятно он пьян. В нём ничего не осталось от наглого благородного дона. На нём очки, с которых он счищает пальцем какой-то сор. Слуга нахлобучивает на него шапку. Румата открывает бутылку и, понюхав, пьёт из горла. Слуга вытирает ему рот. Грязи нет, идёт снег и всё вокруг покрыто снегом: холмы, дорога, деревья впереди. Румата достаёт саксофон, и под его меланхолическую мелодию несколько всадников и телега с Руматой отправляются в путь. Или продолжают путь. Мы не знаем, куда они направляются. Да вероятнее всего этого не знают и они сами.
Этот финал заставляет нас вспомнить последние кадры предыдущего фильма Германа “Хрусталёв, машину!” Генерал Кленский, покинув семью, Москву, как бы вырвавшись из структуры, со стаканом портвейна в компании каких-то бомжей уносится на поезде в бескрайние российские просторы.
Румата как и генерал Кленский “уходит в народ”, и такой финал, выглядит здесь не менее надуманным, чем он выглядел в “Хрусталёве”.
Меняет ли эпилог впечатление от фильма? Боюсь, что нет. После того как в течение двух с половиной часов нас заставляли глядеть на свиные рыла, малахольный Румата с саксофоном - даже если бы могли поверить в это превращение – не в состоянии показать нам, каким образом грязь и кровь могут преобразиться в добро.
***
“Искусство несёт в себе тоску по идеалу. Оно поселять в человеке надежду и веру. Даже если мир, о котором рассказывает художник, не оставляет места для упований. Нет, даже ещё более определённо: чем мрачнее мир, который возникает на экране, тем яснее должен ощущаться положенный в основу творческой концепции художника идеал, тем  отчётливей должна приоткрываться перед зрителем возможность выхода на новую духовную высоту”.***
Это слова Андрея Тарковского, но мне всегда казалось, что автор “Двадцати дней без войны” и “Лапшина” мог бы под ними подписаться.
Но автор фильма “Трудно быть богом” с ними определённо не согласен.


*”Неизвестный классик. Алексей Герман собственными словами” в книге Михаил Лемхин “Вернуться никуда нельзя”, и-во “Читатель”, СПб, 2012, стр. 164.
** Там же.
***Цитирую по книге Ольги Сурковой «С Тарковским и о Тарковском», и-во «Радуга», М, 2005 г., стр. 238.

На съёмках фильма “Трудно быть богом”. Фотографии Михаила Лемхина.


«Кстати», № 1009, Сан-Франциско