Почему лучшие фильмы снимают при тоталитаризме, куда ушли советские зрители, стоит ли экранизировать литературу и как преодолеть современную деградацию.

Александр Сокуров снимает «Фауста». В окрестностях Праги построили старинный немецкий город — со всеми историческими деталями. Проект интернациональный — практически все актеры немцы, съемки ведутся в Чехии и Исландии. К экранизации в привычном смысле «Фауст» не относится. Сценарий Юрия Арабова в соавторстве с самим режиссером — цепь аллюзий на средневековые германские легенды, поэму Гёте, философию Томаса Манна. Поэтому не случайно, что наш разговор начался с литературы.

– Как вы относитесь к экранизациям литературных произведений? В том числе к экранизациям фантастики — такой, как произведения братьев Стругацких, многие из которых кажутся созданными для воплощения на экране?

– Я считаю, что вообще не надо экранизировать, потому что литература — самодостаточное искусство. То, что создается в литературе — высоты, глубина, «вертикальное мышление», — никогда не будет доступно кинематографу. Кино в лучшем случае может попытаться что-то проиллюстрировать, воспроизвести слово в слово, например. Что касается фантастики Стругацких, то она отличается практически от всех других произведений этого жанра, потому что в ней почти не присутствует, как мне кажется, то, что называется «душевным началом». И потому ее очень просто экранизировать. В отличие, например, от произведений Станислава Лема: он — писатель с сильным душевным началом, и поэтому связь между книгами и фильмами очень сильная. Стругацкие — более формальные, более философичные, они представляют совершенно другую культуру. Их фантастика вызвана глубочайшим неприятием и раздражением сущностью советского строя. Именно поэтому у них возникали мощнейшие фантастические идеи.

– Вы занимались экранизацией произведений Флобера. И потому хочется понять технологию: вы видите перед собой литературное произведение и хотите снять по нему фильм. Что оказывается наиболее трудным?

– Самое трудное — в том, что литературное произведение сформировало у читателей свое представление. И человек, читающий книгу, формирует для себя свой образ происходящего в ней. И это его представление начинает соревноваться с тем, что он видит в кинотеатре, потому что это всегда разные образы.

– Вы с этим столкнулись сами?

– Я это видел всегда — и когда был зрителем. И всегда был не согласен. У меня всегда был конфликт с экраном, я не принимал «экранные образцы». Хотя, может быть, это только мое индивидуальное отношение.
Почему многие фильмы, снятые известными режиссерами, которые они считают своими достижениями, не находят понимания у публики и коммерческого успеха?
Я не отношу себя к таким режиссерам. Мои картины наполнены недостатками, у меня никогда не было нормальных условий для работы. Никто мне не выделяет достаточно денег, и никто вокруг меня кругами не ходит… Для того чтобы существовала связь кино со зрителем, нужен прокат, нужна система показа. В России она вся занята крупными американскими компаниями. Все экранное время занято, свободных кинотеатров нет. И я, сделав свою картину, нигде в России не могу ее показать. Если только кто-то из снисхождения этого не сделает. У меня нет не только рекламы, но даже информации. Многие картины, которые делал я, в России вообще не показывали. И никакой информации о них не появлялось. Все это стоит больших денег, которых у меня нет. В советский период каждая картина имела запланированный рекламный бюджет. Сейчас я не могу даже сообщить о том, что я делаю. Здесь нет никакого заговора или интриги, это просто реальность жизни. Сейчас нет в обществе востребованности художественных идей.
Уровень деградации слишком велик! Средний уровень культуры общества упал ниже подошвы ботинок. У нас научно-техническая интеллигенция и студенчество больше не являются основной аудиторией для культуры. И пожилые люди ушли из этого пространства. Ну и, конечно, произошли решительные изменения по качеству человеческих душ. Деградация стала чрезвычайной. И может стать необратимой.

– Что может это изменить?

– Страшная, стрессовая ситуация общенационального масштаба. Решительная смена политической атмосферы в стране. Смена приоритетов. Политическая воля, понимание, что такое культура для России. Для России культура значит гораздо больше, чем для Германии или Италии. Россия без культуры превратится в национальные группки, которые будут ненавидеть друг друга. Только культура может удержать народ от одичания. Религия не удержит. Нет других нитей, кроме культурных, которые бы связывали людей прочно и в любви друг к другу.

– Почему так получается, что лучшие фильмы в нашей стране были сняты в годы несвободы, а как появилась свобода, исчезли выдающиеся произведения?

– Очень простой вопрос! Для того чтобы возникло двадцать очень хороших писателей, для того чтобы появилось поколение режиссеров, как в Советском Союзе (где было целое поколение блестящих режиссеров), надо, чтобы общий уровень культуры народа был довольно высоким. Только при наличии такого масштаба развития культуры, как в советский период, мог появиться такой активный и во многом благотворительный труд художников. Вспомните: в каждом крупном городе был драматический театр. Театр юных зрителей. Детские музыкальные школы. В каждом областном центре — свои издательство и киностудия. В Советском Союзе была большая индустрия кино: только для производства пленки три крупных комбината. Когда приезжал Тарковский, мы организовывали встречи с ним в университетах и институтах. Это было трудно. Но что это были за люди, сидевшие и стоявшие в зале!

– Куда все они делись?

– Наверное, погибли. Не остались с нами. Когда начинаются сложные социальные потрясения, в первую очередь страдают именно эти люди. Они первыми покидают культуру.

– Вам это не напоминает то, что было во время первой волны эмиграции после революции?

– Напоминает. Только это не так очевидно… Тоталитарному государству совершенно необходимо искусство и кино, а демократическому…

– Это не парадоксально? Кажется, что должно быть наоборот.

– Нет. В тоталитарном государстве через сформулированную идеологию ставятся конкретные задачи именно перед таким масштабным явлением, как искусство. А демократическое государство таких задач не ставит вообще! Сбрасывает эту ношу на людей. А они далеко не всегда могут ее нести. Там, где государство уходит из культуры, — деградация. Это характерно для Старого Света.

– А Германия? С демократией и свободой в Германии все в порядке, общество не тоталитарное — как обстоит дело с кинематографом?

– На мой взгляд, немецкого кинематографа нет. Это означает, что немецкому обществу он не нужен. Нет нужды в киношколах, в индустрии. Молодые люди, способные и талантливые, не связывают свою жизнь с этой сферой. Если объявить конкурс на режиссерские курсы, увидите, какое число бездарных людей придет. А талантливые уже и не пойдут учиться режиссуре.

– Это не связано с тем, что в последние 20 лет развивается интернет? У нас-то в 60— 80-е годы не было других источников информации…

– Вопрос искусства — особенный вопрос. Искусство — это наиболее яркая, самоотверженная потребность человека в самореализации. Возникновение значительных произведений в этой области всегда связано с индивидуальностью. Есть человек — вокруг него все начинает группироваться… В СССР людей, подобных Андрею Тарковскому, не было вообще! К нему испытывали раздражение и ненависть десятки и сотни его коллег-режиссеров. Я неоднократно был свидетелем этой ненависти. Художественное произведение всегда связано с конкретным человеком. Почему в Израиле нет крупных режиссеров? Почему их мало в Европе? Израиль собрал такой интеллектуальный запас — «заповедник»! Сколько художественно одаренных людей! Где великие режиссеры?

– Где же те заповедники, в которых они сохранились?

– Если говорить о кино или музыке — они сохранились там, где существует индустриальное участие. В США это существует не потому, что есть великие режиссеры, а потому что существует фабричное производство фильмов. Колоссальное поточное производство. Очень много вариантов, много предложений, и внутри них могут реализоваться по-настоящему способные люди. И есть там выдающиеся фигуры в кинодраматургии. Большая часть американских картин — это выдающиеся замыслы, выдающийся сценарий при средней режиссуре и заурядной работе актеров. Страна, которая не имеет своей литературы, смогла сосредоточиться на кинодраматургии. Американцы смогли создать сюжетные и идейные шедевры. Но от этого и «издержки»: так, вся «культура» современного терроризма — она целиком взята из американского кино. А кое-что еще даже не реализовано…

– Чтобы противостоять терроризму, надо закрыть американский кинематограф?

– Хорошая шутка. Некоторые замыслы неуместно реализовывать! Режиссер должен понимать, что из десяти замыслов два или три он должен осуществить, а остальные должны ждать. Здесь несвободы больше, чем свободы. Это закон.

– Что вы сейчас пытаетесь реализовать?

– Есть замысел, реализуемый с французскими коллегами, — фильм о Второй мировой войне. Но сперва надо закончить «Фауста». Есть замыслы, которые честнее делать только в документальном кино, а есть идеи, которые никогда в документальном кино не реализовать, потому что они требуют такого уровня обобщения, таких художественных приемов, такой «недоговоренности»… Это как — не все болезни надо лечить хирургией. То же самое в кино, если считать, что документальное кино — это хирургия, а игровое — это терапия. В документальном кино есть обязанности перед зрителем: все договаривать до конца. А в игровой форме ты не обязан все открывать. Ты имеешь право на умолчание.

Борис Вишневский, «Новая газета»