18 марта 2012 года исполнится 80 лет со дня рождения писателя Фридриха Горенштейна. Он умер в Берлине в 2002 году, прожив в этом городе более 20 лет. Горенштейн - крупный, выдающийся талант. Не похожий ни на кого. Автор романов ("Искупление", "Место", "Псалом"), киносценариев, в частности, "Раба любви" (совместно с А.Кончаловским) и "Солярис"(совместно с А. Тарковским), драм и публицистических произведений. К большому сожалению, его имя не слишком популярно, а известно, скорее, лишь узкому кругу ценителей и критиков литературы, чем широким массам. Он был прав, когда говорил, что его творчество будет с трудом прорастать к читателю. Но лед тронулся, и теперь две важные для писателя истории оживут на экране. На Украине режиссер Ева Нейман работает над картиной по рассказу Горенштейна "Дом с башенкой", а в России Александр Прошкин экранизировал повесть "Искупление". Помимо этого, одно крупное российское издательство приняло решение последовательно издать все произведения выдающегося автора. И, очевидно, со временем - постепенно - его книги и рассказы займут достойное место в умах читателей.

А каким Вы помните Фридриха Горенштейна, чем его творчество откликнулось в Вас? Напишите свои комментарии в память и в честь Дня рождения великого писателя…

Андрей Кончаловский, кинорежиссер:
Он всегда шел на несколько шагов впереди того, что можно было придумать. Он был человеком очень смелым в литературе. Его гениальность была особого рода. Я до сих пор часто его цитирую.
Он великолепно знал Библию, Достоевского и Чехова. Он сам говорил: «Мне достаточно знать лишь это, чтобы знать о Мире практически все».  Я не могу сказать, что я очень люблю его как стилиста. Через него иногда также сложно «проламываться», как и через прозу Достоевского.  Но зато, какая глубина характеров…
Он был человеком вспыльчивым. Но есть люди, на которых трудно сердиться, потому что понимаешь -  все это лишь форма беззащитности. Фридрих Горенштейн был абсолютно беззащитен перед историей, как личность.  Его литературная самобытность, темперамент, жесткость и ироничность невероятным образом  уживались с застенчивостью. Он был вообще невыносимый человек и одновременно с этим бесконечно нежный и сентиментальный.  Фридрих, как личность, был невероятно фактурным, он сам мог бы стать героем произведений и Гоголя, и Кафки, и Чехова.  

Отар Иоселиани, режиссер:
Все, что было им написано,  я прочел. Я с глубоким уважением отношусь к этому человеку. И помимо всего прочего, я был для него одним из тех людей, на кого он никогда не сердился. Угрюмый, сам себе на уме, но, по-моему, очень трогательный и на все очень чутко реагировавший. И большой умница! Это был особый человек, который оставил очень серьезный документ-рассуждение о феномене жизни.

Марк Розовский, драматург и режиссер:
Помнится, на вступительных экзаменах, я подошел к нему и спросил: «Ты от кого?». Мы все были представителями различных республик и городов. На что он, посмотрев на меня сверху вниз (он был выше меня ростом), произнес: «Я сам по себе…». В тот момент он говорил весьма коряво. И никто тогда еще не мог предположить, что это великий русский писатель. Потому как был огромный разрыв между его бытовым, житейским и тем, как он пишет. Ведь он писал «кристальную» прозу, на кристально-чистом русском языке. Жить и творить – понятия для него неразделимые.
Самое главное – это знание той жизни, которую он описывал. Меня это потрясало, откуда такое глубокое понимание. Какое бы произведение Фридриха Горенштейна я не прочитал, меня всегда поражало, откуда это в нем зародилось. Он прекрасно знал Библию и все религиозные конфессии. Может быть поэтому, он так удивительно точно понимал взаимоотношения Востока и Запада. А это ключевая тема для России. Для того, чтобы понять ее историю, необходимо не просто знать, а постичь  эту тему.
Фридрих разговаривал с Вечностью.  Он верил в силу и мощь слова, как незыблемой ценности. Его послание читателю, не есть проект по достижению его собственного личного успеха. Это изъявление его внутреннего мира.

Леонид Хейфец, профессор РАТИ:
Я помню, что впервые читал его ночью. Я был «перевёрнут»… Потому что в этом маленьком рассказе (прим. рассказ «Дом с башенкой») была вся моя собственная, очень далекая, но человеческая история, связанная с папой, мамой, войной. Я ошалел! Именно в ту минуту и на всю жизнь  он стал для меня гением. Для того чтобы читать его произведения, необходимо сосредоточиться так же, как если бы Вы читали Библию. Письмо Горенштейна сродни сложнейшей  и прекраснейшей  симфонической музыке
Благодаря его произведениям, для меня появилось дополнительное слово и понятие – Пророк. Он столько всего предвидел! Я за ним с удовольствием наблюдал, водил его к своим друзьям. И он меня каждый раз поражал пониманием человеческой природы. Он сразу попадал в суть человека, увидев его лишь раз.

Паола Волкова, искусствовед:
Я очень  серьезно отношусь к этой фигуре. Всегда воспринимала его, как парадокс с библейской душой. Это чудо, что я видела в своей жизни реального человека, которому было нестерпимо трудно ежедневное существование, потому что мир живет в определенных категориях, к которым он не мог приспособиться. Жизнь он чувствовал по библейским законам.
Фридрих – Человек Мира. Вот как интересно бывает, видимость и сущность – разные. Нет, это не раздвоение личности, не болезнь, просто он такой, не соответствующий ни одному времени, ни одной цивилизации, ни одной конфессии. Он над всем этим. И он очень многое давал людям, с которыми общался.

Борис Хазанов, писатель:
Один из, мне кажется,  характерных для него художественных приемов   заключается в том, что,  когда начинаются какие-нибудь  рассуждения, медитации,  экскурсы в философию или даже в богословие, они идут как бы от имени героев. Прочитав  одну страницу, вы вдруг замечаете, что  героя больше нет, а это сам писатель. Но это не тот писатель, который  сидит за столом, а тот, который участвует в самом произведении. Вообще  это очень интересная  часть его творчества и интересная проблема  авторства — множественность автора. Каким образом автор присутствует в своем произведении, каким образом мы наблюдаем появление многих амплуа или многих   ипостасей? Писатель — человек, писатель,  сидящий за столом и пишущий, писатель, который присутствует в своем произведении, писатель, который  становится действующим  лицом в своем произведении — это все разные стадии. Это то,  к чему даже современная российская критика, а уж тогда  — тем более,   абсолютно не привыкла, то есть не  привыкла думать об этом. Самые особенности творческого письма Горенштейна были препятствием к тому, чтобы он сделался широко известным.  Я считаю Горенштейна одним из  самых крупных, может быть, даже крупнейшим  прозаиком последних десятилетий или, если хотите,  второй  половины ХХ века. Это мощный эпический  дар — то, что сейчас вообще редко, и не только в русской литературе. Это очень своеобразный и очень глубокий писатель, который  заслуживает  настоящего литературоведческого, литературно-критического  и, может быть, философского исследования.