Хороших актрис у нас много, а Людмила Гурченко – была, есть и уже пребудет вечно в единственном числе.
Ее неповторимость, уникальность, особость проявлялись во всем. В пленительном изяществе всего ее облика, в котором хрупкость, ранимость, женственность и жертвенность удивительным образом сочетались с несгибаемым нравственным стержнем, всегда ощутимым и в ее героинях, и в ней самой.
В редкой музыкальности и пластичности, виртуозном владении жестом и голосом, пользоваться которыми с такой же природной естественностью и головокружительным шармом среди наших актрис умела разве только Любовь Орлова, а из зарубежных кинодив этим редким даром обладали, пожалуй, лишь Марлен Дитрих и Лайза Минелли.
В глубоком драматическом даре, позволившем Гурченко после шлейфа изящных «мюзик-холльных» ролей прожить, выстрадать на экране пронзительно-горькие, изломанные временем и все-таки по-своему счастливые женские судьбы в «Рабочем поселке», «Старых стенах», «Пяти вечерах», «Сибириаде», «Двадцати днях без войны», «Полетах во сне и наяву», «Вокзале для двоих»…
В ее незаурядных литературных способностях, так неожиданно и ярко проявившихся при написании автобиографических книг «Мое взрослое детство», «Аплодисменты», «Люся. Стоп!». Столь живо, памятливо, исповедально (а исповедь – это бесстрашная искренность, говорили древние) никто из наших актеров и актрис, смею думать, о себе и о времени не написал -- разве только Нонна Мордюкова, равновеликая ей глыба в русском искусстве второй половины ХХ века.
Наконец, надо сказать и о присущем Гурченко редкостном даре творить свою собственную жизнь, судьбу – вопреки невезухе, немилосердным жизненным обстоятельствам, выпавшим ей, как и всему ее поколению, полной мерой. Прозрачная от недоедания девочка, приехавшая поступать во ВГИК с папиным баяном и неистребимым, как казалось многим, харьковским акцентом, она познала на своем творческом веку много всякого и разного. И головокружительный взлет славы, настигший ее после немыслимого успеха «Карнавальной ночи». И горечь последовавшего затем многолетнего забвения, который она остро переживала. И вероломство публики, легко предающей своих вчерашних кумиров. И душевные травмы, и травмы физические  -- в том числе, закрытый перелом ноги, случившийся во время съемок фильма «Мама»…
Гурченко прошла через все эти испытания, не жалуясь, не скуля, не проклиная немилосердную актерскую долю, а -- работая, всматриваясь, вслушиваясь в жизнь и в себя.
Не было ролей в кино – играла в театре. Рассталась с театром Киноактера – стала больше выступать с концертами: пела в ЖЭКах, на заводах и шахтах, даже в тюрьмах – лишь бы работать, лишь бы дать выход творческой энергии, клокотавшей у нее внутри. В перерыве между репетициями и экспедициями разучивала новые песни, читала стихи, выпускала пластинки и диски, писала книги, снималась на телевидении, создавала вместе с мужем, продюсером Сергеем Сениным музыкальные спектакли. И всегда бросалась в новый фильм, как в огонь (это ее собственное сравнение), сжигая, переплавляя себя в каждой роли, как смерти боясь самоповторов, привычной игры «на автопилоте». А когда после «Старых кляч» ролей практически не стало вовсе – подступил «неснимабельный» возраст -- сама в качестве режиссера взялась за фильм «Пестрые сумерки». И в 75 лет поставила его! Это, пожалуй, самый запоздалый и самый неожиданный дебют в истории мирового кино…
Сегодня, в эпоху быстро вспыхивающих и столь же быстро гаснущих медийных звездочек,  для меня (да и для всех) очевидно: Гурченко была не просто актрисой, исполнительницей, а многогранной, по-настоящему значимой и крупной личностью, масштаб которой нам предстоит еще осознать. Ровно год назад – 30 марта 2011 года -- она ушла из жизни, и в мире стало меньше добра, таланта, красоты и света.
(Авторская колонка в газете "Труд")