Сегодня на фестивале «Кинотавр» покажут фильм «Искупление», который поставил известный режиссер Александр Прошкин. Над предстоящей премьерой уже витает дух кинематографической сенсации. Во-первых, независимо от итогов «Кинотавра», фильм «Искупление»  приглашен на престижный Монреальский фестиваль. Во-вторых, 72-летний мэтр согласился поучаствовать в конкурсе «Кинотавра», основу которого составляют работы молодых режиссеров. Обозреватель «Труда» не мог пройти мимо этой коллизии и напросился на интервью к режиссеру еще в Москве. Тем более, что автору этих строк – одному из немногих -- посчастливилось увидеть картину на «Мосфильме».
Леонид Павлючик
-- Александр Анатольевич, как решились на творческое соревнование с молодой порослью нашего кино?
-- Я даже не знаю, как на подобные вопросы реагировать. Ни в одной культуре, ни в одной кинематографии не существует этой искусственной проблемы. Но поскольку у нас всё всегда немного чересчур, то теперь появилась еще и неразрешимая проблема отцов и детей. Нет ее. Да и что нас может разделять? Мы живем в одной стране, дышим одним воздухом. Конечно, жизненный опыт у нас, поживших, чуточку иной. Но это не означает, что нас нужно дискриминировать.
-- Никто вас не дискриминирует, наоборот, главный отборщик «Кинотавра» Ситора Алиева назвала ваш шаг творческим подвигом…
-- А в чем подвиг? Я, что, иду на заклание, как телок? Не исключаю, что на фестивале от части немолодой уже критики мы услышим истерические вопли по поводу нового киноязыка, который, де, присущ исключительно молодому поколению. Но мне кажется, что в искусстве проблема состоит в другом. Есть люди, принадлежащие к разным поколениям, которые всегда говорят правду. И есть люди, тоже из разных поколений, которые все время врут. Вот где разделение  проходит, а не по возрастному признаку.
Я считаю, что в молодом поколении нашей режиссуры немало людей талантливых, порядочных, глубоких. И я к ним отношусь с большим уважением. Не только потому, что мой сын (кинорежиссер Андрей Прошкин. – «Труд») из этого поколения. По совокупности многих жизненных обстоятельств молодые заявили о себе в последние годы глубоко и серьезно. Среди них меньше приспособленцев, меньше вранья, неумной оголтелости…
-- А кто из молодых вам близок, если не секрет?
-- Я с осторожностью рецензирую работы коллег. Не наше это дело, а ваше, критиков. Но у меня есть, конечно, свои творческие привязанности. Например, я люблю Борю Хлебникова, не отделяю его кино от его личности, что дает еще больше стимулов для наших отношений. В искусстве мне интересно человеческое начало и способность художника сочувствовать чужой боли. У нас есть ложное представление о патриотизме: мол, это «ура-ура, вперед, мы самые-самые». Мне кажется, что это спекуляция, обман. На самом деле настоящий патриотизм – это умение чувствовать, что кому-то рядом с тобой больно. Чувство родины передается не через бодрые лозунги, а через людей, через любовь и сострадание к ним. А Хлебников своих героев любит и жалеет.
-- Так совпало, что новый фильм Хлебникова открывает «Кинотавр». Вслед за ним вы подхватываете фестивальную эстафету. А в сентябре ваш фильм будет представлять российское кино в Монреале. Там, кстати, не требовали, чтобы вы сняли фильм с сочинского конкурса?
-- Нет, они относятся к ситуации с пониманием. Но вообще-то я снимал не для Монреаля, а для нашего зрителя. 1946 год, тяжелое послевоенное время, нищий быт, привычный ужас сталинщины…Честно говоря, не думаю, что там наш фильм до конца поймут. Общую канву они, конечно, уловят, но многие реалии нашей жизни им будут просто недоступны. Но я не уверен, что и на «Кинотавре» фильм должным образом воспримут. Это все-таки гламурный кинофорум, который, соответственно, требует или экранного гламура, или шокового зрелища. А как прозвучит здесь исповедальная человеческая история (я ведь тоже дитя войны), мне трудно предположить.
-- В разные годы вы экранизировали классические произведения русской литературы -- «Капитанскую дочку» Пушкина, «Доктора Живаго» Пастернака, «Живи и помни» Распутина. Как в этом ряду оказалась повесть «Искупление» Фридриха Горенштейна – писателя замечательного, но, увы, мало у нас известного?
-- Я очень люблю Горенштейна и как писателя, и как личность. Я был с ним знаком и в достаточной степени дружен. Уверен, он должен был занять особое место в нашей культуре. К этому располагали вызывающая, я бы так сказал, самостоятельность его мышления, крупность натуры, жизненный опыт. Фридриху было 5 лет, когда его отца, крупнейшего специалиста по кооперации, в 1937 году расстреляли за научную работу о нерентабельности колхозов. Вскоре началась война, и мать умерла во время эвакуации на руках своего 9-летнего сына. Дальше был детдом, судьба «врага народа»…
Но, несмотря на то, что он в полной мере прохлебал все ужасы советской действительности, Горенштейн не стал диссидентом. Его коллег запрещали, преследовали, создавая им тем самым биографии, Горенштейна просто не замечали, он не существовал. Выпустили одну повесть – «Дом с башенкой», которая заставила о нем говорить, и больше ни строчки не дали напечатать. Даже участие в неподцензурном альманахе «Метрополь» не принесло ему скандальной славы, как некоторым другим, более удачливым авторам, которым он ничуть не уступал по таланту…
-- Я помню, он искал себя в кино…
-- Да, он работал над сценариями «Рабы любви», «Соляриса». Дружил с Кончаловским, Тарковским – это была одна компания. Хотел делать с Тарковским «Гамлета». Но нечего было есть, негде было жить. И Фридрих вынужден был уехать. Не в ореоле диссидента, борца с режимом, а по еврейской визе. Оказавшись в Германии, органически не воспринимал немцев – не мог им простить холокост. Прожив в Германии много лет, не взял от немецкого государства ни одной марки. Жил на скромную стипендию и на гонорары – его одно время печатали в Германии, США, а во Франции предисловие к изданию его книги написал Франсуа Миттеран. Он умер в Берлине, мечтая о жизни в русской провинции на волжском берегу…
Его литература полна явных и скрытых парадоксов, попыток утвердить, что человек – очень сложное явление, нуждающееся в понимании и любви. Об этом, собственно, и повесть «Искупление». В ней действуют по-своему замечательные люди, которые, тем не менее, устроили себе невозможную жизнь. Они хотят хорошего, но совершают страшные поступки. А назавтра – опять славные, милые люди. Такова и главная героиня фильма – юная девушка, которая донесла на мать из-за того, что та украла из столовой пончики, чтобы прокормить семью. Эта девушка, наверное, могла бы в условиях сталинизма превратиться в чудовище. Но она встретила молодого офицера-фронтовика, и дар любви преобразил ее. Любовь как спасительная панацея русского бытия, которое держится не на абстрактных социальных теориях, а на чувствах, – одна из тайных мыслей Горенштейна. Вместе со сценаристкой Эльгой Лындиной, известными актерами Андреем Паниным, Татьяной Яковенко, Виктором Сухоруковым, Сергеем Дрейденом и молодыми исполнителями Викторией Романенко и Риналем Мухаметовым мы и старались передать эту мысль на экране.
-- В вашем фильме потрясающе передана также атмосфера послевоенной жизни – все эти обшарпанные стены, руины… Где построили такие выразительные декорации?
-- Начну с забавного воспоминания. Когда-то я показывал в американском конгрессе фильм «Холодное лето 53 года». Наивные американцы, помню, все допытывались, во сколько миллионов долларов нам обошлась постройка деревни. «Да ничего она не стоила, -- отвечал я, -- надо было только забраться подальше в провинциальную глушь». Нынче даже в глушь не пришлось ехать. Снимали в Туле, в 165 километрах от Москвы. Главный объект – двор, где обитают герои фильма, -- расположен и вовсе на расстоянии 200 метров от тульского кремля. Люди живут в этих обшарпанных домах без горячей воды, без канализации, нужду ходят справлять во двор. Ждут, что их переселят. Но их не переселяют. А сами они ничего не делают, чтобы хоть как-то облагородить свой быт. Если снять картину об обитателях этих домов, то это была бы не менее драматичная история, чем «Искупление». Но это уже совсем другое кино…
(Опубликовано 6 июня в газете "Труд").