Берсерк

Писатель Александр Генис — о «денверском стрелке» и второй поправке к американской конституции ("Известия")

Александр Генис. Фото из личного архива
Каждый раз, когда такое случается, вступает в действие механизм скорби. Америка оплакивает невинных жертв и ищет мотивы убийцы. Что привело к зверскому поступку 24-летнего Джеймса Холмса, который вырос на тенистой улице зажиточного района Сан-Диего, считался в школе симпатичным и застенчивым «нердом», играл в настоящий (а не американский) футбол, получил стипендию в колледже, изучал там трудную нейробиологию, лучшим закончил курс, получил другую стипендию — в аспирантуру, писал диссертацию, купил оружие, заминировал свою квартиру, пошел в кино, убил 12 человек и не собирается объяснять свои поступки.
Ряд этих событий никак не связывается в цепь причинно-следственных связей. Одно не следует из  другого, и это мучает тех, кто пишет о трагедии. Так, Росс Дотэт, сравнивая преступление маньяков-одиночек  с массовыми убийствами в нацистской Германии, сталинской России и маоистского Китая, говорит о том, что государственный террор преследовал ясные, хоть и чудовищные цели, которых нет у взбесившихся берсерков, палящих из автомата по толпе. «У фашистов и коммунистов, — пишет колумнист «Нью-Йорк Таймс», — была своя логика, оправдывавшая (конечно, только в их глазах!) любые зверства режима альтернативной по отношению к  цивилизованному человечеству картиной мира».
Как будто от этого легче?! Наоборот: у психопата, убивающего всех подряд, счет идет на десятки, а не на миллионы. Но главное — я не понимаю, зачем нам, собственно, знать, почему он это сделал. Чем нам это поможет? К тому же и сам убийца вряд ли это знает.  Джеймс Холмс, видимо, пытался разобраться задолго до преступления. Об этом говорит тема его диссертации — «Генетические основы психических заболеваний». Не справившись с ней, он отказался от помощи науки, бросил аспирантуру — и стал вооружаться. Вот тут — и только тут — следует искать корень трагедии и ее причины.  
Человеческая душа несравненно сложнее общественного устройства, подчиненного рациональным, чего о нас никак не скажешь, законам. Как же получилось, что эти самые законы не помешали Холмсу за четыре месяца купить два пистолета, дробовик  и полуавтоматическую винтовку с 6 тыс. патронов?
Я, конечно, знаю ответ, ставший популярным лозунгом: «Если оружие  окажется вне закона, то только преступники  будут вооружены». Твердя эту мантру, 45% американцев держат дома огнестрельное оружие. Даже сейчас, после очередного расстрела невинных, 53% выступают против закона, запрещающего изготовление и продажу  винтовок, выпускающих без перезарядки по 100 пуль, чем с такой эффективностью воспользовался Холмс.
Зная эту статистику, ни один президент, боясь разозлить полстраны, не покусится на пресловутую вторую поправку к конституции, позволяющую американцам не расставаться с оружием. Смысл ее был в том, чтобы не оставить страну беззащитной перед правительством, если оно переродится в тиранию.
Теперь, когда Америке уже не угрожают диктаторы и индейцы, вторая поправка стала анахронизмом. Но именно практическая бесполезность оружия придает ему мифический престиж и психопатологический характер. Оружие — коллективный фетиш Америки, значительная часть которой испытывает к своим стволам  извращенную страсть и потаенную нежность.  
По-американски «человек с ружьем» — пионер и рыцарь, который отстаивает права личности у бездушной природы и несправедливого общества. Оружие уравнивает шансы во встрече со злом, защищает добро и позволяет владельцу уважать себя — на размер калибра.
На самом деле из купленного для защиты от бандитов оружия гораздо удобнее стрелять в мужа, жену или тещу — уже потому, что они ближе. Помню, был у меня приятель-таксист, который — ввиду своей опасной профессии — купил пистолет, из которого в тот же вечер в него выстрелила жена. Еще хорошо, что промахнулась. Чтобы такого не случилось, любители оружия тренируют меткость на полигонах республиканских штатов.
Живя в другой части страны, где оружие большей частью под запретом, я не разделяю ни страсти, ни логики его защитников. Однако, пытаясь по внушенной мне той же Америкой привычке примерить чужую и чуждую точку зрения, я готов прислушаться и к их мнению, включая то, которым через несколько часов после массового убийства в  Колорадо  поделился техасский конгрессмен Лу Гомерт. Выступая по радио, он сказал, что если бы в кинотеатре нашелся настоящий мужчина с револьвером за поясом, то убитых было бы меньше.  
Надо сказать, что я с ужасом представил себе темный зал, где палит не один, а двое. Но, возможно, я не прав, ибо не разбираюсь в огнестрельном оружии. Сам я стрелял только из рогатки, из  которой даже берсерк не может натворить много бед.