Чем дальше время уносит его от нас, тем отчетливее понимаешь, что с ним, с его поколением из нашего общества ушла огромная часть человечности.

Есть какая-то не познанная еще нами закономерность, гениально сформулированная Давидом Самойловым: "Смежили очи гении - и все разрешено". Поколение Никулина - это поколение обнаженной Совести, очень чуткой к любому проявлению зла. Я не представляю себе, как Юрий Никулин жил бы сегодня - то, что происходит, с ним несовместно в принципе. В бессовестные времена гении не рождаются и не живут.

Его считали нашим Чарли Чаплином – его улыбка, его дурашливость, его анекдоты и стоявшая за всем этим человеческая глубина сделали Юрия Никулина, циркового человека, всенародным любимцем.
Эта любовь уникальна. Когда перед смертью он долго болел, вся Россия следила за сообщениями из больницы, все новости по радио и ТВ ими начинались и ими заканчивались. И все замерли в предощущении горя.

Это был не просто артист. Пока люди шутят, пока травят анекдоты, пока умеют смеяться над собою и над судьбой-индейкой, они живы. Никулин своим светом ухитрился осветить целую страну. Он давал ей мудрость, которой без него стало существенно меньше.

Как он это делал, прирожденный комик-трагик? Не знаю. Самим своим существованием. Потому что нельзя же всерьез считать, что погоня за псом Барбосом или похищение Кавказской пленницы – это и есть смысл эпохи.
Но теперь, спустя много лет, совершенно ясно, что именно эти мгновения, всех нас объединявшие, оказались прочнее всего того, что мы почитали долговечным и судьбоносным. Судьбоносное кануло – осталась соль земли и нации. И это были мгновения, как выяснилось, на все времена.

Чудом был сам приход к нам Никулина. Спокойно могло так случиться, что он ушел бы, как соблазняли, в милиционеры. Его не брали в Институт кинематографии («Вы совершенно для кино не подходите!»), не очень интересовались им и в театрах. С детства играл Гоголя и Пушкина в школьных и семейных спектаклях, на войне задолго до всякого телевидения создал «Клуб веселых и находчивых» - а в искусство не брали. Первым его разглядел молодой Эфрос, позвал в студию нищую, но талантливую. Там играли Лопе де Вега. Но хотелось всего сразу. Ушел в цирковое училище. Приемная комиссия хмурилась: непластичен, неспособен, неинтересен. Работал «на подсадках» - изображал человека из зрительного зала, из толпы.

Он был уникальным человеком из толпы. Он был близок каждому – тот Иван-дурак, который заставлял каждого ощутить себя умницей. И его сразу полюбили. Его дуэт с Михаилом Шуйдиным стал классикой цирка. Ради этого дуэта стояли в очередях, все остальное было, пусть и блистательным, но гарниром к главному.

Он был на арене бедолагой-растеряхой, ему доставались все шишки судьбы, он их переживал мужественно, был живуч и никогда не терял оптимизма. Свой в доску. Такой не мог бы появиться в Америке. Но и Чаплин не мог бы появиться в России. Поэтому оба – навсегда.

Человек из толпы у нас не может претендовать на главную роль. Для главных ролей есть другие, особые, для них – привилегия стоять над толпой. На «Ленфильме» Никулина записали в ранг актеров-эпизодников.

Никто же не знал, что из эпизодов как раз и создается жизнь человека и его страны. Никулин навсегда остался эпизодником, только эпизод этот выражал самую суть.

Он играл уже и главные роли, оставаясь человеком из толпы. И открыл нам толпу как средоточие людей ярких, даже более ярких и содержательных, чем иные премьеры с авансцены этого трагикомического спектакля – нашей вечно перевернутой жизни.

Он стал нам как родственник. Который просто уезжал куда-то время от времени, чтобы вернуться, каждый раз вызывая общий восторг. Еще одна легенда нашего кино, Людмила Гурченко звала его «папой». Кристина Орбакайте, девочкой снявшись с ним в фильме Ролана Быкова «Чучело», обрела «дедулю». Он стал «лицом» того, интеллигентного, еще полного надежд RenTV: вечерами приходил за наш семейный стол со своим «Белым попугаем» и очередной порцией анекдотов, запас которых у него казался неисчерпаемым. Рассказывал очень серьезно, и это было правильно, потому что анекдот как в советской, так и в постсоветской жизни занимает в России совершенно особое, еще не до конца исследованное место. Это жанр "простонародный", "низкий", чувство вкуса и чувство меры здесь работают далеко не всегда. В никулинской коллекции анекдотов есть и такие, что заставляли поморщиться. Вообще, было бы глупо сейчас, вспоминая Никулина, ностальгировать по идеалу, по совершенству, по ангелу добра. Он был человеком, и те, кто его знали, вероятно, могли бы припомнить о нем и очень хорошее и не очень. Но вспоминают - хорошее. Память избирательна, она оставляет главное.

Его экранный образ слился с образом человеческим. Что было, конечно, самым главным его розыгрышем. Никто не подозревал, что вечный шутник может страдать, болеть, может отчаиваться и терять веру в свои силы. Это заблуждение, вероятно, и ему помогало: смертельно болея, он боролся за жизнь до последнего, потому что не было такого человека, ни в толпе, ни над толпой, кто его бы не любил.

Тоже ведь уникальный случай: в стране, вечно разъедаемой политическими распрями, где недоброжелательность стала едва ли не фирменным качеством, все объединились в любви к клоуну.

С помощью властей он сумел реализовать свою мечту – построил новый старый цирк, свой главный дом себе и каждому, кто придет в гости. Ему помогали, когда он приходил просить за других – и кто теперь измерит объем добра, вполне конкретного, которое он делал конкретным людям.

"Эпизодник" не мог претендовать на главную роль. Он просто ее сыграл де факто.
В кино он дебютировал ролью абсолютно клоунской: сыграл любителя-пиротехника в комедии «Девушка с гитарой». Длинный человек в кепочке с горящим взором фанатика предлагал скучной комиссии молодежного фестиваля свое изобретение, свой аттракцион – самовзрывающуюся ракету. Комиссия исправно взрывалась вместе с нею, перемазанный сажей пиротехник пламенел взором, и этот эпизод, собственно, и остался от всего этого фильма как в киноистории, так и в памяти.

Пиротехник взорвал все наше кино новыми идеями. Это он открыл, что смешной эпизод может выразить суть людей и общества.

Потом возникли «Пес Барбос» с «Самогонщиками», заговорили о новом триумфальном пришествии комического в наше киноискусство, но только гораздо позже стало ясно, что это явление жанра сделал возможным именно Никулин. Он был той первой искрой, из которой потом разгорелось пламя Леонида Гайдая сотоварищи – веселый костер, у которого грелись миллионы. Никто же никогда не подсчитывал, сколько раз мы смотрели и пересматривали «Бриллиантовую руку», каждый раз, как впервые, хохоча над насквозь знакомыми приключениями нашего человека в «городе контрастов». Это уже была совсем главная роль, и в фильме, и в жизни, но никто ее таковой не почитал – не принято у нас всерьез относиться к несерьезному. Никто не выдвигал гениальную картину на фестивали, никто не спешил увенчать гениальных исполнителей лаврами – это был словно какой-то другой мир, где награды были тоже смешными и незначительными.

Такие, как всенародная любовь.

В этом мире прожили свою жизнь эпизодники нашей культуры – политически сомнительный Высоцкий, Евстигнеев и Леонов со своими негероичными героями, Окуджава со своим лирическим Арбатом… Знаковые фигуры времени. Кто к ним относился слишком всерьез! И слава богу. Есть небожители. И есть просто человеки. А сердцу не прикажешь.

Никулина пригласили играть нормальный «производственный фильм» - был такой жанр в советском кино. Фильм о рабочем, которого перевоспитали в духе морального кодекса строителя. Фильм назывался духоподъемно: «Жизнь начинается». Сняли. Выпустили на экран как драму. Зрители хохотали. Оказалось, сняли комедию. Никулин очень серьезно не поддавался перевоспитанию. Фильм остался под названием «Неподдающиеся». Он жив и сегодня, и вскоре мы увидим его в цвете.

Хотя без Никулина фильм не прожил бы и года.

Со своей способностью все переводить в человеческое измерение Никулин был обречен играть «второстепенное». И вдруг предложили главное: режиссер Лев Кулиджанов угадал в клоуне большого драматического артиста – в фильме «Деревья были большими» Никулин сыграл опустившегося человека, которого возвращает к жизни любовь. Потом возник фильм еще более удивительный. Ленты о войне у нас всегда были официально возвышенными. Снимались эпопеи с вождями. Снимались танковые сражения. Штурмы рейхстага снимались, восславляя славу русского оружия и русской стратегической мысли.
Никулин сыграл человека из неказистых военных будней. Он сыграл тыл войны – короткие «Двадцать дней без войны», где человек может снова стать человеком, на миг вернув себе право отдышаться, подумать, прикоснуться к жизни и к любви. Его Лопатин был для всех неожиданным, фильм Алексея Германа поражал новой, еще неведомой нашему кино правдой военного времени. Герман стремился к достоверности, и он не мог бы найти для фильма актеров более правдивых, чем Людмила Гурченко, Алексей Петренко и Юрий Никулин. Они вчетвером и создали наше новое военное кино. После них уже нельзя было снимать войну в духе «Падения Берлина» и «Освобождения» - стала видна их фальшь. Это рубеж, который для искусства той поры был принципиальным, историческим.

Из интервью Никулина: «Какие человеческие качества вы цените в людях больше всего?» - «Искренность. Юмор».

Никулин мог себе позволить так ответить. Он уже тогда знал, что на самом деле делает человека человеком, а жизнь - жизнью. Что соединяет эпохи, не обращая внимания на политические конъюнктуры. Что на самом деле и есть то настоящее, перед которым все наши сиюминутные свары и дрязги – как лилипут в мире гулливеров.

Он это знал. И не признавал в жизни пауз. Был только в движении, даже в очень большие уже годы признаваясь в своем «неугомонном ожидании будущего». «Думаю, это очень страшно, когда человек всего достигает. Если достигнуть всего, то незачем жить…». Достигнув абсолютной славы, он никогда бы не достиг всего окончательно – и не останавливался. Старость была не для него, и он погиб молодым. О том, что происходило в его душе на самом деле, мы всегда будем только догадываться – через его улыбку, печальный юмор и глаза мудрого клоуна, который знает куда больше нашего, но говорит на доступном нам языке.