Венецианский фестиваль становится сенсационно интересным. Не дождавшись шедевров от мастеров-ветеранов, он сосредоточился на работах молодого и среднего поколений. И словно нет кризиса – креатив бурлит, как в золотой век кинематографа.
Фильм испанца Алекса Де Ла Иглесиа «Печальная баллада для трубы» взорвал Мостру: снова явление режиссера с уникальным эстетическим кодом, который увлекательно расшифровывать и считывать. Режиссера неповторимого и, как Феллини, вместившего в душу всю человеческую историю.

Я не случайно настаиваю на параллели с итальянским гением. Без тени подражания, Иглесиа имеет с ним много общего. Точно так же его будоражат образы детства, прошедшего между франкистским мраком и цирковой клоунадой, и эти два контрастных мира сплавились, образовав взрывной пряный коктейль. Но если Феллини в «Амаркорде» остается реалистом, то Иглесиа видит мир в гротеске сродни Босху, Дали и Гойе. Реализма уже нет, хотя фантазия укоренена в конкретной реальности страны и времени.

 «Я сделал этот фильм, чтобы изгнать из души боль, которая не смывается, как нефтяное пятно, - пишет режиссер. - Я чувствую себя искалеченным жутким прошлым, как если бы я тонул в ностальгии по чему-то, чего не было. Я хочу аннигилировать ярость и боль шуткой и гротеском, которые заставят людей смеяться и плакать одновременно».

Он назвал картину по имени песни Рафаэля и поместил ее действие в 1973 год. Нас приглашают во вселенский цирк. Но для пролога - на арену шапито 1937 года, года гражданской войны в Испании, маршей франкистских штурмовиков, созревания националистического переворота. Клоуны дубасят друг друга под бомбами, и это состояние карикатурной войны уже не покинет картину до финала.
Потом время ускорится и с помощью хроники переместится в 1973-й. Хроника будет напоминать тот же цирк, только черно-белый.

Лирический герой фильма Хавьер – потомственный клоун, но – белый, печальный, как и наказал ему отец. В цирке есть и рыжий - мачо Серхио. Оба влюблены в акробатку Наталью. Мачо, впрочем, считает ее своей. Его любовь напоминает убийство, и Хавьеру будет трудно. В этом фильме вообще секс ужасен, а ужас сексуален.

Сюжет вырастает из вечных подзатыльников между клоунами белым и рыжим, и из оперы «Паяцы», где, смеясь, убивают. Сюжет помещен на цирковую арену, разросшуюся до пределов земного мира, в музей ужасов и в Диснейленд с его кинг-конгами и живыми трупами. Эстетика клипа сплавлена с хоррором, теневым театром и музыкой, которую можно издавать отдельным диском. Эксцентрический стиль напомнит «Воображариум» Гиллиама, но без его рыхлости и сусальности – здесь все плотно сбито, выверено четко, как полет под куполом цирка. Все резко, рискованно, до полной гибели всерьез.
Цирк выявляет в мире черты абсурда. Человеческие амплуа легко перетекают друг в друга: рохля  становится мстителем-террористом, чудовищем Франкенштейна. Он может сбежать из больницы в халате с голой попой, как герой фильма «Весь этот джаз», блуждать голышом по чащам, рвать зубами мясо упавшего с небес оленя и лучше пса работать охотничьей собакой. Акробатка Наталья тоже совершает свои полеты с размахом булгаковской Маргариты. И все это прочно закреплено на земле якорями реальной телехроники.

В фильме есть сцены, которые я отнес бы к разряду великих. И есть то гениальное хулиганство, которому только и под силу утрамбовать в полтора часа весь наш смертный человеческий мир с его бессмертной глупостью. Мир, где людям при встрече нужно, как в фильме, приветствовать друг друга вопросом:
– Из какого вы цирка?

Если фестиваль предложит что-то еще более прекрасное, чем эта «странная галлюцинация» Иглесиа, то он войдет в историю как сотворивший чудо.