«Срок» после инсульта

Что будет с фильмом и оппозицией после обысков у Костомарова

В среду проект «Срок» временно приостановил работу. Теперь время должно само показать дату перезапуска проекта, его тему, центральный сюжет и даже героев. «РР» встретился с режиссерами фильма Павлом Костомаровым и Александром Расторгуевым и узнал, что дело не в смятении и не в обвинениях, а в следовании главным принципам кинодокументалистики.

Какие результаты сегодняшнего, второго, допроса?
Павел Костомаров: Следственный комитет вернул вещи, изъятые при обыске.
Они будут снова запрашивать материалы?
Костомаров: Не знаю. Я при обыске дал подписку о неразглашении материалов. Она дается или письменно, или устно при понятых. Она дана один раз и длится, пока идет дело. Я под ней до вынесения приговора или до закрытия дела. Она, конечно, многое осложняет. Рассказать можно много всего. Но я не имею права.
Ваш статус в уголовном деле поменялся?
Костомаров: Нет, я по-прежнему свидетель.
В среду вы заявили, что проект «Срок» временно приостановлен…
Костомаров: Да, тут важно подчеркнуть, что временно. Мы, кажется, нашли выход из сложной ситуации. Нам нужно время, чтобы перегруппироваться. Сложилась ситуация такая: тебя обокрали, а еще потом кричат, что ты – прокаженный. Нам нужно время, чтобы восстановить документы и сдать анализы, говорящие о том, что мы не прокаженные.
Что это за анализы и документы?
Костомаров: Это метафора. Этот обыск – сильное вмешательство в нашу тихую и мирную жизнь. В работу «Срока». Нам нужно что-то поменять в нашем методе съемок, чтобы он… Но… Короче, дурацкая метафора. Давайте не будем ее развивать.
Хорошо. Как повредили проекту последние события? Репутационно, морально или материально?
Костомаров: Факт, что это произошло – неприятен, он неожиданный.
Александр Расторгуев: А каким образом это повредило репутации? Я не слышал. Кто это сказал?
Ну как, «Срок» стали обвинять – мол, они снимают для Следственного комитета.
Расторгуев: Я их за это съем.
Костомаров: Я слышал такие обвинения. Откуда такие выводы, что мы снимаем для них?
Такой вопрос, в частности, сегодня вам в эфире радиослушатели задали.
Костомаров: Он очень странный и бредовый.
Расторгуев: А почему ты, кстати, не ответил на этот вопрос тогда?
Костомаров: Да не успел.
Вы заявляли раньше, что не можете гарантировать вашим героям, что видео не попадет «куда не нужно». Но вы же занимаетесь документалистикой. Она предлагает беспристрастную фиксацию происходящего. Что человек реально сказал – то сказал. Что сделал – то сделал. Что в этом плохого? И как допрос и обыски на это могут повлиять?
Костомаров: До первого допроса я не знал, что от меня хотят следователи. На первом допросе я многое узнал. На втором – еще больше. Теперь у меня есть отчетливое понимание, что происходит. Проект «Срок» приостановлен временно. С большой буквы «В». Потому что он может возобновиться. И те, кто захочет с ним сотрудничать – велкам. А те, кто говорит, что мы – «эшники» и дистанционные камеры Следственного комитета, мы таких снимать не будем. Следственный комитет интересуют некоторые аспекты нашей видеофиксации.
Понятно, что это черновые съемки, которые не вошли в выпуски на YouTube.
Костомаров: Это всем понятно.
Ну, хорошо, другой пример: сюжеты из «Срока» брали в фильмы Мамонтова, в «Анатомию протеста», и из–за этого был скандал. Удалось разрешить эти проблемы?
Костомаров: Нет, формально они соблюдают законодательство. И вы себе представляете, чтобы маленький «Срок» сражался с этими гигантами? Вы думаете, это реально в наше время, в наших судах отстаивать авторские права? Вы знаете, эти крики людей, которые кричат о трусости, которые говорят, что надо подавать в суд… Только я не вижу этих людей. Пусть они придут и предложат услуги, оплатят судебные издержки, выйдут куда-нибудь. Никто не защищает парней, сидящих по делу 6-го мая. Что это за пикеты по 10 человек? Где эти все 100 тысяч, вышедших 6-го мая? Почему они никого не защищают, а только кричат в Фейсбуке? Бесполезно нам бодаться с такими гигантами.
Когда «Срок» начнет снова работать?
Костомаров: В новом году.
Уже понятно, каким он будет? Вы раньше говорили, что он либо станет полнометражным фильмом, либо останется в русле «документальных новостей» о жизни оппозиции.
Расторгуев: Фильм точно будет. А документальные новости – да они про что угодно могут быть. Про жизнь оппозиционеров, про редакцию «Срока», про Костомарова, про жизнь страны. Но нас помимо нашей воли сделали участниками кино. И теперь вопрос, куда повернутся сами события.
Он также будет развиваться с точки зрения «ноль позиции», то есть отстраненного наблюдения за происходящим?
Костомаров: Эту позицию мы будем соблюдать. Просто если к тебе приходят в семь утра с обыском, возникает вопрос – почему нельзя попросить, позвонить. Пока я его не выяснил.
Многие говорили, что следователи могли запросить материалы, позвонить, попросить о содействии. Почему так случилось? У многих было два варианта – либо они привыкли так работать, либо они сделали это целенаправленно.
Костомаров: У меня тоже были эти варианты.
К какому сами больше склоняетесь?
Костомаров: Ни к какому. Оба мне кажутся абсолютно реальными.
Вы ожидаете, что отношение со стороны зрителя, героев, к вашему проекту поменяется?
Костомаров: Уже поменялось. Мы сталкивались с этим.
Что за примеры?
Костомаров: Они сами себя расчехляют. Зачем мне об этом говорить?
А наоборот, что к вам стали лучше относиться?
Костомаров: Есть и то и другое.
Каких больше? Эта история добавила доверия людей к «Сроку»?
Костомаров: Надеюсь, что добавила. А может, и убавила. Я не готов мерить. У меня нет такого прибора.
С людьми стало проще договариваться о съемках за то время, что есть «Срок»?
Костомаров: Сложнее. Люди в оппозиции больше стали закрываться от съемок. Почему это происходит – на этот счет я не хотел бы распространять свое личное мнение. Особенно, чтобы это не воспринималось как следствие обысков и допросов. Я к этому мнению пришел немножко до них.
Почему вы не давали интервью о проекте «Срок» до ноября?
Костомаров: Мы себе дали время, чтобы понять, что такое – «Срок». Чтобы сформулировать это для себя. Мы подумали, что в ноябре будем понимать, что это такое. Но мы ошиблись. Мы стали понимать, что такое «Срок», в декабре.
Вот сейчас? И история с обысками вам дала понять, что вы сделали?
Костомаров: Не в этом дело. Мы тогда дали себе время подумать и посмотреть – что будет происходить. Нам нужно было время. Как и сейчас нам оно необходимо. Это наш стиль. Что-то происходит, например, родился «Срок», мы даем себе время подумать – а что же родилось? Произошел обыск – мы даем себе время – что делать со «Сроком» и что будет дальше. Нам нужен месяц–два, чтобы провести внутреннюю работу, накопить материал и снова появиться для общественности.
Вы говорили, что будете продолжать съемки, но не будете выкладывать их в интернет.
Костомаров: Да.
В свете последних событий у вас поменялось как-то понимание о том, как делать документалистику в России?
Костомаров: На мой взгляд, нет.
До этого вы говорили, что ваша личная позиция по поводу тех или иных событий, людей поменялась. К одним вы стали относиться по-другому, а к ряду событий поменялось мнение. Это как-то повлияло на отбор героев?
Костомаров: Не мы отбираем героев. Скорее, они сами отбирают себя. Наши герои – это люди, которые не боятся.
Расторгуев: Можно я ворвусь?
Костомаров: Можно.
Расторгуев: Люди в социальном пространстве все одинаковые. И люди из администрации президента, и оппозиционеры – у них одинаковая система ценностей и мышления. То есть делать все главные вещи в темноте, под ковром, незаметно. А потом делать хорошую мину при любой игре. Они ничем не отличаются от Суркова. Навальный – это такой же Сурков. А Сурков – такой же Навальный.
И на ваш взгляд, даже при большом желании, то, что делается «под ковром», все равно никто не снимет?
Расторгуев: Конечно. Документальное кино про политиков не может существовать. Есть эпохи, когда политики абсолютно раскрываются. Например, Ельцин у Сокурова (Речь идет о документальном фильме Александра Сокурова «Пример интонации, 1991 год – «РР»), когда он десять минут сидит на кухне и думает.
И засыпает.
Расторгуев: Да. Есть эпохи, когда есть большие исторические люди. Мы живем в эпохе, когда их нет.
Мы живем не в той эпохе?
Расторгуев: Нет. Эпохи делают люди. Сейчас нет цельных исторических значимых персон. Ельциных, Наполеонов и даже Горбачевых.
А в героях «Срока» вы сами таких возможных героев рассмотрели?
Расторгуев: Может, и рассмотрели. Но мы же склонны любить своих героев априори. Идеализировать. Понять их историческую ценность, роль, исторический вектор, мы не в состоянии. Все в их руках. Историческая личность начинается не с подковерной игры, а с тотальной публичности. Это личность, которая абсолютно внутри себя уверена в своей правоте до предела, до фанатичности. Сначала нужно быть фанатиком самого себя, чтобы в тебя поверил народ. А для этого нужно быть предельно публичным. Из таких предельно публичных людей… Мне кажется, что Якеменко более открытый и честный, чем Удальцов.
Костомаров: Не надо упоминать конкретные имена. А то подумают, что новый «Срок» в январе выйдет таким – про Якеменко. Это не так.
В ноябре вы давали интервью, и вас спросили: когда все произойдет в стране? Вы ответили: все будет быстро, и это будет как инфаркт, как инсульт. Осталось ли это ощущение?
Костомаров: Это говорили ребята, Саша и Леша (Алексей Пивоваров и Александр Расторгуев – соавторы проекта «Срок» – «РР»). У меня как раз ощущение, что изменения будут очень медленными.
Но когда «Срок» приостановили, люди вспомнили эти слова и сказали: инсульт случился с самим «Сроком».
Костомаров: Конечно, урон был нанесен. Но, отвечая на этот вопрос, я должен разгласить те данные, которые я не имею права сейчас разглашать. Поэтому оценить степень инфаркта я не могу.
Но главный принцип остается? Что «Срок» будет сотрудничать со всеми героями. А как же те, кто сомневается в чистоте ваших замыслов?
Костомаров: Пусть говорят об этом сразу. Мы не будем их трогать. Мы будем говорить только с умными и сильными. Если они считают, что мы очень подозрительны, то в моей картине мира они – слабые. Ок, мы их не снимаем. Мы предлагаем открываться людям ровно настолько, насколько им позволяет их внутренняя свобода и смелость. Кто-то сможет, кто-то – нет.
Григорий Набережнов, «Русский репортер»