«Мы всегда должны помнить, что наши средства ограничены»

Иван Демидов — об отношениях с Фондом кино и реформе отрасли

Фото: Иван Гранкин / Коммерсантъ

Руководство государственного Фонда кино подвергло жесткой критике политику Министерства культуры в области кинематографии и озвученные планы реформы отрасли (см. «Ъ» от 20 декабря). Ответственный за кино заместитель министра культуры РФ ИВАН ДЕМИДОВ рассказал КОНСТАНТИНУ ШАВЛОВСКОМУ о роли, которую ведомство собирается играть в развитии российского кино.

— Вы давно работаете в госаппарате и уже полгода — в Министерстве культуры. Имеет ли новая работа для вас свои особенности?

— Безусловно. Дело в том, что до министерства я работал, так сказать, в политическом центре, в администрации президента, где решались в основном задачи политические. А здесь решаются вопросы по большей части экономические. То есть скучно, предметно, подробно обсуждаются финансы, проекты постановлений правительства, законодательство.

— То есть, условно говоря, из политика вы стали бюрократом?

— Да, весомое слово «бюрократ» здесь как нельзя более уместно. Чиновник вообще — это такой приводной ремень, в моем случае — для киноотрасли. Регулятор, разрабатывающий и проводящий государственную политику в области кинематографии, простите за бюрократизмы. Но поскольку отрасль кинематографии сама по себе очень живая, то сухарям здесь не место, даже в кабинетах. Ежедневно приходится иметь дело с людьми, у которых принципиально разные позиции по буквально всем вопросам. Ты постоянно в работе сталкиваешься с оценками — этическими, идеологическими, творческими. Поэтому одна из особенностей, о которых вы спрашиваете,— работая с творческими людьми, нужно все время помнить, что ты всего лишь чиновник. Для кого-то эта работа может стать искушением, может захотеться либо порулить творчеством, либо, наоборот, забюрократизировать процесс.

— Вам эти искушения побороть удается?

— Хочется верить, что пока да. Именно поэтому мы начали с того, что пытаемся установить четкие критерии и правила нашей работы. Мы должны прежде всего объяснить отрасли, как именно мы оцениваем ее работу. Как оценить успешность фильмов? Если это коммерческое кино — то, наверное, в процентах доли зрителей, в кассовых сборах. Что касается авторского и экспериментального кино — то это в том числе участие и победы в фестивалях. Вот сейчас мы предлагаем для поддержки документальных фильмов учитывать такой критерий, как заинтересованность в продукте телеканала, фестиваля или дистрибьютора. Логика очень простая: если есть интерес, например, телеканала, то значит, что у картины будет зритель. Наша ближайшая задача, которой мы эти полгода занимались и продолжаем заниматься: нужно максимально детализировать все критерии оценки, чтобы они не вызывали споров в сообществе. И как можно меньше при этом залезать на территорию творчества. Министерство же оценивает проект только по правильности подачи заявки и по соответствию с заявленной тематикой. А дальше вступает механизм работы экспертного совета, который на самом деле решает, какому из представленных на конкурс фильмов нужно оказать финансовую государственную поддержку.

— Разве экспертные советы имеют решающее право голоса?

— Экспертные советы — это, конечно, рекомендательный орган. Но давайте посмотрим, что происходит на практике. Отличий между голосованием экспертного совета и списком фильмов, поддержанных министерством, как правило, не бывает.

— Но почему за последние полгода то и дело в адрес министерства звучат критические замечания со стороны киносообщества, причем довольно разных его представителей?

— Здесь я вижу две причины. Первая — ни для кого не секрет, что сегодня общество стало активней. Общество заговорило. А что касается деятельности Министерства культуры, то она и так всегда находилась в зоне повышенного общественного внимания. Причем общество у нас неоднородное, а в культуре, как известно, в отличие от энергетики, разбираются все — от зрителей артхаусного кино до пенсионеров из Саратова. И что для одних хорошо, другим, мягко говоря, может быть несимпатично. Отсюда и недовольство решениями или высказываниями, которые, кстати, пресса нередко еще и вырывает из контекста. Вторая же причина кроется в нашей попытке определить те самые критерии и правила работы для отрасли. Мы же столкнулись с тем, что в российском кинематографе накопилось огромное количество проблем: одни не решались, а пока они не решались, возникали новые, и все это сплелось в клубок противоречий, который и достался нам в наследство. Мы начали его распутывать, и, конечно, разворошили муравейник.

— Но ниточки, за которые вы потянули в первую очередь, вызвали у всех крайнюю настороженность — речь в первую очередь о пристальном чтении сценариев и чуть ли не визированием их лично министром, о запрете фильма «Клип»...

— Вот пример с «Клипом» достаточно показательный. Заместитель министра, ответственный за кинематографию, подписывает прокатные удостоверения, более 5 тыс. в год. А сейчас, в связи с законом о защите детей от информации, эта нагрузка еще увеличилась. Я уже сто раз объяснял, что в законодательстве прописано, что даже когда в фильме актер играет ребенка, который принимает участие в сценах сексуального характера, мы не можем выдать ему прокатное удостоверение. По закону не можем — не то чтобы у нас был выбор, поставить 18+ или отказать, а мы из принципа отказали. Нет. Но сейчас министерство тем не менее приняло решение, что как только у нас возникает вопрос к выдаче прокатного удостоверения, мы подключаем экспертный совет, заключение которого призвано разрешить все сомнения.

— Но этот запрет был достаточно демонстративным, и многие испугались, что эта демонстрация — как бы сигнал сообществу к тому, что начинается время идеологического контроля и теперь неугодные фильмы начнут «закрывать».

— Насколько многие испугались — измерить трудно. В разговоре со мной, а я каждую неделю встречаюсь с десятками режиссеров и продюсеров, я ни о каком особенном испуге не слышал. Да, я читал о нем в прессе. Кто-то с запасом дует на воду. Ну, страхи. Есть и есть. Можно было просто отмахнуться. Но нет, мы же не отмахиваемся, наоборот, скучно и терпеливо пытаемся всем объяснить свое решение. Только не все хотят слышать или слышат что-то свое.

— Давайте тогда разберемся со всеми страхами, а заодно и слухами. Фестивальный показ фильма не требует прокатного удостоверения, но в сообществе до сих пор ходят слухи о том, что из министерства поступали звонки с настойчивой рекомендацией не показывать «Клип» на фестивалях, которые финансируются из федерального бюджета.

— Ну, зачем комментировать слухи? Обратитесь к тем, кто их распространяет, если это, конечно, действительно авторитетные и уважаемые люди, и спросите, было такое или нет. Страх, который испытывает киноотрасль в нашей стране,— это отчасти печальное наследство общих страхов XX века. А иногда это еще и выгодно придуманные страхи. Рецепт спасения от них — это внятно сформулированные правила, которые будут понятны всем.

— К вопросу о правилах. Вы же, как умный человек, понимаете, что художники и правила не всегда совместимы.

— Но министерство и продюсеры, помогающие творить художникам, согласитесь, соблюдать их должны.

— Вы готовы к тому, что из правил могут быть исключения?

— Я очень хочу, чтобы правила заработали. Но, как любой здравомыслящий человек, я знаю о существовании поговорки, что нет правил без исключений.

— Можно я еще уточню вопрос, чтобы развеять все страхи окончательно: вы можете сказать, что в Министерстве культуры не будет не только прямой, но и косвенной цензуры, когда неугодные проекты отметаются по причине их несоответствия правилам?

— Правила на то и правила, что должны касаться всех. А вот когда ты их не соблюдаешь, то, бывает, проще и выгоднее прокричать: караул! цензура! Но Министерство культуры — это орган, опирающийся на законы, а не частный клуб, где вам могут отказать в обслуживании без объяснения причин. Поверьте, у нас нет фейс-контроля.

— А лично у Ивана Демидова он есть?

— У меня, как и у многих других, конечно, есть свои пристрастия. Есть то, что мне нравится, и то, что я считаю отвратительным. Но вот когда я сниму «мундир», то выйду и буду бороться с чем-то, что мне не нравится. А здесь, пока не нарушен закон, то будь добр, подписывай удостоверение национального фильма, Иван Иванович.

— О том, какими будут правила, договориться можно, а вот какие будут из них исключения — зависит только от человека, который принимает решения здесь и сейчас.

— Ну посмотрите, какие разные люди сидят в совете по кино при премьере! Вообще мне бы очень хотелось, чтобы по делам, по документам, по спискам поддержанных фильмов, по спискам тех, кто приглашен в экспертные и решающие органы, оценивали нашу работу. А не по слухам и сплетням. Потому что когда говорят: вы хотите возродить цензуру, хочется в ответ предъявить состав совета по кино. Там и Михалков, и Герман-младший, и Бондарчук, и Сокуров, и Сельянов. Или состав рабочей группы по кино в Общественном совете при Министерстве культуры, где собраны все силы, все позиции — от Мамута до Бурляева. Если бы мы хотели ввести цензуру, мы бы набрали в экспертные советы тех, кто очень ее хочет ввести — у нас общество разное, и люди, которые просят и требуют, чтобы мы вообще все запретили, — это все тоже люди уважаемые и известные.

— Тогда вернемся к правилам и государственной политике. В 2010 году был создан Фонд кино. И этим шагом государство как бы обозначило, что стратегически ему важнее всего поддержать на данном этапе зрительское кино. И, следуя этой своей задаче, оно резко поменяло правила, по которым распределяются бюджетные деньги. Но прошло меньше трех лет, и правила снова меняются. Создается впечатление, что никакой политики у государства нет, а есть люди, которые принимают решения, и как только они меняются — мгновенно меняются и правила, отчего ни одна реформа не доводится до конца.

— Ну, я бы не говорил о каком-то «сворачивании реформы». Это опять же нагнетание страстей на пустом месте. Все гораздо проще и прозаичнее, если, конечно, не драматизировать ситуацию, а спокойно в ней разобраться. Государственная политика в области национального кинематографа в той части, за которую отвечал и отвечает Фонд кино, заключается в том, чтобы помочь киноиндустрии дорасти до тех объемов, когда она может стать самостоятельной и перестанет нуждаться в господдержке. Для этого и был создан Фонд кино. Государство при этом не сняло с себя ответственности за некоммерческий кинематограф, который оно субсидировало и продолжает субсидировать. Но три года назад было принято, на мой взгляд, очень правильное решение в рамках индустриальной реформы — нужно помочь «капитанам» индустрии. Тогда они укрепятся, поднимутся и станут локомотивами, которые потянут индустрию вверх. Но при этом — и здесь ключевой момент — в отличие от культуры, когда ты поддерживаешь индустрию, ты можешь и даже должен с нее спрашивать. В данном случае осенью прошлого года государство, собрав мейджоров, спросило: как мы будем измерять ваши достижения? Может, по кассовым сборам ваших фильмов? И индустрия согласилась с тем, что оценка эффективности работы Фонда и лидеров — это доля присутствия на рынке и кассовые сборы. По прогнозам и экспертным оценкам, эта цифра должна быть не ниже 13% от общих кассовых сборов. И было договорено, что если этот процент не будет достигнут, значит, система не очень точно работает. И по целому ряду причин он достигнут не был. Вернулись к разговору. Где здесь нарушения, почему столько нервов и возмущения? И в результате опроса всех заинтересованных участников этой истории мы немного изменили правила, и все эти условия подтвердили на последнем совещании у вице-премьера с участием крупнейших представителей киноотрасли, министра культуры и руководства фонда. И сейчас готовится соответствующее постановление правительства.

— В чем суть новых договоренностей?

— В том, что фонд теперь — экономический агент правительства и занимается только зрительским кино. Потому что за прошедшие три года он набрал себе некоторое количество дополнительных функций, которые чуть-чуть размазали его индустриальную ответственность. Теперь же фонд получает право по-прежнему поддерживать мейджоров, право гасить проценты по кредиту, взятые в банки на фильмы, право вместе с продюсером рисковать и идти на участие в доле прибыли с проката, а также право выдавать возвратные средства на прокат потенциально коммерческих фильмов. И какая-то часть в его бюджете заложена на 100% возвратность, когда продюсер рискует, берет 100% кредит и без процентов через три года возвращает всю сумму. И все деньги, которые возвращаются, аккумулируются в фонде на его дальнейшую профильную деятельность. А все то, что касается непосредственно государственной политики в области культуры, закрепляется за Министерством культуры. Разделение предельно ясное и понятное.

— Правда ли, что Минкульт теперь будет утверждать в том числе и проекты Фонда кино?

— Действительно, сейчас проекты, рекомендуемые к поддержке экспертным советом Фонда кино, будут проходить оценку в Министерстве культуры. В частности, это делается для того, чтобы не звучали упреки в наш адрес, что фонд что-то там распределил, это государственные деньги, а Министерство культуры не знает, куда и на что. В конце концов, мы несем ответственность за распределение средств. А что касается «надзора» за фондом, о котором все так беспокоятся, — то вот недавно Фонд кино распределил деньги 2012 года, прислал нам список фильмов, и этот список вернулся обратно без изменений. Более того, поскольку и министр культуры, и члены правительства и аппарата правительства находятся в попечительском совете фонда — о чем мы вообще говорим? Опять о какой-то «цензуре»?

— Еще одна «болевая точка» индустрии — это введение квоты на российские фильмы в прокате. С приходом новой команды в Министерство культуры эта мера снова начала всерьез обсуждаться.

— Мы рассматриваем все варианты решения этой проблемы. Но, рассматривая их, мы всегда должны помнить, что наши средства ограничены. И они конечны. А кинотеатры должны нести ответственность за долю российского кино на рынке? И при этом они имеют льготу от государства по НДС. Но если они показывают 85% зарубежного кино, то почему они должны пользоваться этой льготой? И именно поэтому в Госдуму недавно был внесен проект закона об отмене этой льготы на прокат зарубежных фильмов, а также поправки, связанные с квотированием нашего кино. Я понимаю, что это достаточно жесткая мера, и Министерство культуры это понимает. Впереди — обсуждение этих думских инициатив.

— А какой смысл был в обозначении приоритетных тем для национальных фильмов, под которые — если вчитаться в список — подпадают все или почти все картины, снятые в России за последние 20 лет?

— А это хорошо или плохо, что они под него подпадают?

— По-моему, скорее хорошо. Только не очень понятно, к чему этот формализм. Темы были всегда, но они скорее усложняли жизнь художникам, которые придумывали, как подогнать свои проекты под нужную формулировку.

— Если хорошо, тогда о какой цензуре и идеологическом насилии идет речь? А темы нужны для того, чтобы обратить внимание режиссеров и продюсеров на «общественный заказ». Проведение государственной политики подразумевает очень простую вещь: государство выясняет, что сегодня волнует людей. В ЖКХ, в медицине, во всех отраслях. Кино — не исключение. Поэтому мы направили запросы в социологические службы и собрали этот список тем, который и предъявили сообществу. Причем, чтобы внести ясность и исключить все кривотолки: Фонду кино мы эти темы рекомендовали. Не более того. Также как и в случае субсидий на авторское кино, эти темы носят только рекомендательный характер. Обязательны они для подачи на конкурс проектов по социально значимым, документальным и дебютным фильмам.

— Какие задачи министерство ставит перед собой в 2013 году?

— Кроме тех, о которых мы говорили — во-первых, это повышение прозрачности нашей работы. Например, в этом году на документальном конкурсе режиссеры впервые в открытую подавали свои проекты. Мы, кстати, открыли финансирование на документальные спецпроекты, и это результат работы комиссии по документальному кино. Теперь на спецпроект режиссер может получить от 2 до 5 млн рублей. Но он должен прийти со своим проектом в министерство и защитить его перед экспертным советом. И мы сделаем все, чтобы на следующий год попавшие в шорт-лист игровые проекты — и у нас, и в фонде — точно так же защищались бы на экспертных советах. Во-вторых, одно из приоритетных направлений нашей работы — развитие киностудий. В этом году мы начали работу с непростой ситуации на «Ленфильме», которую тем не менее удалось решить позитивно. Впервые, кстати, прошли открытые слушания концепций — то есть решения принимались не где-то в кулуарах министерства. Сейчас мы уже довольно активно занимаемся ситуацией на «Союзмультфильме». И в 2013 году планируем начать серьезный разговор на тему создания центра по производству детско-юношеского кино. Но здесь первая наша задача — собрать коллектив авторов и продюсеров, которые готовы снимать для детей и понимают, что это такое. Я всегда привожу этот пример: когда я работал на телевидении, то запускал множество проектов, но детских программ не открывал никогда. Потому что у меня в команде не было такого «детского» человека.

— До того как я включил диктофон, вы сказали, что столкнулись с рядом ситуаций, которые не менялись с 90-х. И явно в негативном контексте употребили это слово. Скажите, а у вас есть ностальгия по 90-м?

— Ну как вам сказать? Вот тут недавно Первый канал «праздновал» 25-летие «Взгляда»… Как можно в рамках телепередачи, да еще настроенной на сегодняшнего зрителя, оценить эту историю? Что скрывать, для меня лично и «Взгляд», и 90-е были успешными годами. Я пришел на телевидение в советское время, и ни по каким законам я не мог в 33 года даже мечтать о том, что буду директором канала. Так что мне грех жаловаться. Но я, знаете, даже чувствую свою вину за безалаберность во «Взгляде», с которой мы, молодые парни, легко и непринужденно били по стране, вскрывая все недостатки, и вольно или невольно стали орудием в руках судьбы, которая так распорядилась страной. Конечно, я понимал всю тяжесть происходящего. Растерялись наши родители, которые не могли отреагировать на стремительные изменения, и на наше поколение легла ответственность и за них. Мы мгновенно стали старшими. И многих, наверное, и гнала в успех вот эта ответственность за родителей и детей. Но 90-е — это часть моей жизни, так что я не могу относиться к ним объективно.

— Константин Эрнст недавно высказал в интервью мысль о том, что волна прошлогодних протестов связана во многом с тем, что то поколение, которое в 90-е пришло на руководящие должности, сейчас не хочет уступать дорогу молодым. Социальные лифты встали, и то полупоколение, которое уперлось в потолок, стало генератором протестных настроений.

— Мне, кстати, очень понравилось, как один из наших ныне живущих философов заговорил о креативном классе и его сегодняшней активности, что он теперь требует не хлеба и зрелищ, а хлеба и фимиама. А фимиам где-то там, в недрах власти, и именно поэтому он и предъявляет себя столь активно в поле публичного протеста, требуя к себе внимания и интереса. Эрнст, конечно, во многом прав. Конечно, пока мы, наше поколение, до конца не реализуемся, мы в какой-то степени запираем новое. Но уж к кому к кому, а к себе я не могу этот упрек обратить — я с 1991 года работаю только с новыми поколениями.

— Когда вы работали на телевидении, вы довольно близко общались с Сергеем Бодровым-младшим. Сегодня, оглядываясь назад, как вам кажется, место героя нашего времени по-прежнему вакантно?

— О да. И я считаю, что, конечно, Сережка в «Брате» поставил точку в истории героев XX века. И именно поэтому этот герой — давайте говорить прямо — он не мог ничего создать. Он мог только сказать «нет» тому, что ему не нравилось. Мы в этом смысле до сих пор живем в эпохе после «Брата». А время и общество сейчас требуют, только не смейтесь, положительных героев. Что мы ненавидим — мы и так знаем. И мы можем сколько угодно уточнять подробности этой ненависти. Но сегодня в обществе острый запрос на героя, который объяснит, как и что надо любить. И я считаю, что поиск нового героя и его нахождение — тот ключик, без которого дальше ты ничего не откроешь и не найдешь. Он отчасти запирает наше кино. А может быть, и нас самих.
Подробнее: http://www.kommersant.ru/doc-y/2097977