Петербург простился с Алексеем Германом
Репортаж Никиты Карцева ("МК")

Леонид Ярмольник, Олег Басилашвили и Юрий Норштейн – об ушедшем великом режиссере

Прощание с Алексеем Германом – как еще один не снятый фильм. Первый павильон «Ленфильма» по периметру завешан черным – как траурным занавесом. Вдоль стен стоят софиты, еще с полдюжины горит под потолком, каждый из которых нацелен в центр – туда, где стоит гроб. По бокам от него – залитые воском горящих свечей канделябры. За ним – венки. Над ним – черно-белый портрет режиссера, где он улыбается бесконечно радушной улыбкой.

Между гробом и софитами – сотни людей, вставших в живой, постоянно переминающийся с ноги на ногу прямоугольник. Наседая друг на друга, но ни в коем случае не нарушая то свободное пространство между ними и режиссером.

По ту сторону павильона сидит семья – Светлана Кармалита и Алексей Герман-младший – и близкие друзья. Рядом микрофон, к которому в порядке очереди подходят выступающие. Из-за спин не сразу можно разглядеть лицо, но голос, усиленный микрофоном, равномерно разносится по колонкам – во все углы павильона. Отчего создается полное ощущение, что говорят персонально с тобой. Кроме естественного – благоговейного, траурного, напряженного, рассыпающегося на шепот – шума толпы, голос выступающего сливается с непременными щелчками затвора фотоаппаратов. Получившийся полифонический эффект – из тех, которые так любил использовать в своих фильмах Герман. Когда пространство кадра настолько населено деталями, звуками и людьми, что любой поворот камеры гарантирует изображение небывалой плотности и глубины. Неважно, делаешь ты снимок в трех метрах от гроба или сидя на лесах под потолком. Пожалуй, «Ленфильм» давно не видел столь тщательно выстроенной мизансцены. В этой атмосфере каждое слово, произнесенное в микрофон, усиливалось, выпрямлялось в полный рост – под стать величине человека, которому они были адресованы.

К дежурным соболезнованиям от руководителей государства и менее дежурным в исполнении министра культуры (ради своей речи он вместе коллегами из департамента кинематографии и совета директоров «Ленфильма» прибыл лично из Москвы) добавились слова президента Римского кинофестиваля Паоло Феррари и его директора Марко Мюллера. В Петербург вместо себя они отправили телеграмму: «Мы глубоко соболезнуем семье и всему российскому кинематографу».

Такое впечатление, что павильон – живой. Что в него на миг вселилась та огромная энергия Германа – ну не может она просто так исчезнуть в один миг. То кто-то заденет ногой софит, то наступит на занавес, разрядив напряжение момента, сбив пафос речей в самый подходящий момент. Страшное, обыденное и смешное, прямо по Герману, перемешалось здесь так же, как смешались в толпе самые разные лица. Такие же выразительные и – в этой полутьме и в траурных одеяниях – такие же черно-белые, как его фильмы.

Когда закончится официальная часть, люди понесут к гробу цветы, но не организованным потоком, а единой волной, в едином порыве. Внешний хаос, подчиненный внутреннему, необъяснимому порядку.

Широко распахнутые ворота на улицу бьют по глазам слишком ярким светом. Полукруг телекамер, пропускающих выходящих из павильона через себя, как через строй. Ошарашенные лица. Кто-то, вроде Анастасии Мельниковой, никак не может прийти в себя. Кто-то, как Андрей Смирнов, произнесший самую проникновенную речь, умиротворенно курит и подбадривает коллег.

Осыпавшаяся штукатурка. На фасаде – плакаты, зазывающие на выставку «Как делается кино», закончившую свою работу еще в прошлом году. Герман так много сделал для того, чтобы «Ленфильм» не превратился в руины. А в итоге сам стал его памятником – одним из самых значительных и монументальных.

– Он был совершенно другой, не похож на всех, кого я знал в жизни, - говорил Леонид Ярмольник. – Люди устроены так, что они рвутся познать мир, к другим планетам. Наверное, эти четырнадцать лет, подаренные судьбой и Германом – это и было своеобразное путешествие, не на другую планету, а в другую планету. Потому что он всегда все пытался понять изнутри. Два дня назад мое путешествие закончилось. Теперь у нас останется только памятник – это наша работа.

Я ни с кем в жизни так много не ссорился и не ругался. И, наверное, я так никого из своих коллег не любил и не уважал. Он больше, чем режиссер и больше, чем гражданин. В нем все было исключительное. Режиссер, у которого получается снять кино, где есть хотя бы 10 секунд, похожих на Германа, - уже уважаемый человек в нашем сообществе. А чтобы снять полную картину как Герман, надо быть Германом.