Торжество неправосудия

История коллективной травли невиновного человека, показанная Томасом Винтербергом в «Охоте», на первый взгляд представляется совершенно убедительной. Однако прежде чем говорить о полной незащищенности человека в обществе, стоит вспомнить, что экранные образы подчас так же усыпляют разум, как общественные предрассудки.

Герой фильма Лукас, пронзительно сыгранный Мадсом Микельсеном (приз Канна и Европейской киноакадемии за лучшую мужскую роль) – воспитатель детсада, о развратных действиях которого придумала небьылицу одна из воспитанниц, дочь его друзей. Директриса пансионата и оповещенные ею родители девочки поднимают шум, и Лукас в считанные дни становится объектом травли всего городка.

Выглядит весьма правдоподобно, однако для того, чтобы принять этот сюжет за действительный, нужно поверить в несколько предлагаемых режиссером  и не обсуждаемых в самом фильме обстоятельств. В то, что современная датчанка с педагогическим образованием, необходимым для заведования детсадом, действует как средневековый инквизитор, не имея никакого представления ни о детской психологии, ни о презумпции невиновности, и вдобавок обладает подозрительностью Отелло, который верит голословным наветам гнусного Яго и не верит чистой Дездемоне. В то, что так же ведут себя по отношению к доброму знакомому отец и мать девочки, которые даже не пытаются разобраться в ситуации. И в то, что взрослый мужчина не находит простейших средств защиты от обывательского самосуда – в частности, не требует доказательств своей виновности и не обращается ни в полицию, ни в суд.

Разумеется, превосходные актеры, подобранные Винтербергом, и сам он как мастер режиссуры делают все возможное для того, чтобы придать этой ситуации достоверность, но искусственная драматизация все же налицо, а ее причины достаточно очевидны. Дело в том, что постановщик сочинил сценарий фильма под воздействием материалов о детских фантазиях, которые ему в 1999 году принес некий детский психолог, хотя, по собственному признанию Винтерберга, «с девяностых годов, когда об этом впервые заговорили, методы полиции и психологов сделали огромный шаг вперед». Режиссер слегка лукавит, поскольку о сексуальных фантазиях детей исследователи и следователи знали еще во времена Фрейда, подробнейшим образом расспрашивавшего пациентов об их детских комплексах. И даже раньше, поскольку во времена инквизиции судьи для обвинения родителей охотно использовали самые невероятные показания малолетних. В деле 1244 г. об открытии гнезда еретиков свидетелем выступил десятилетний мальчик, и его показания против отца, сестры и других семидесяти человек стали решающими для их обвинения.

Впрочем, не менее дикие фантазии обуревают взрослых, судя по тому бреду, который исторгает из-под крыла Павла Астахова Ирина Бергсет, обвиняющая норвежские органы опеки в групповом сексуальном насилии над ее сыном, символически наряженным под Путина. Однако норвежские граждане почему-то не линчуют педофилов, а норвежская полиция, не сильно отличающаяся от датской, почему-то не бросает их в тюрьму, а высказывает обоснованное недоверие словам матери.

Несмотря на это, искушение приписать современному буржуазному обществу архаические черты средневекового настолько велико, что побуждает кинематографистов упрощать проблему, избегать тонкостей и жертвовать исторической правдой ради сиюминутного эффекта. Сиюминутного, так как уже во время просмотра возникает внутреннее противодействие, впервые отмеченное Львом Толстым при чтении прозы Леонида Андреева: «Он пугает, а мне не страшно». Более глубокое и продолжительное воздействие оказывают менее громкие ленты вроде «Презумпции вины» Венсана Гаренка (2011), где вскрыт механизм неправосудия, позволяющий посадить супружескую чету по облыжному обвинению в сексуальных домогательствах к детям.

Но самое странное то, что в тысячах английских и русских Интернет-ссылок на «Охоту» невозможно отыскать ни одного упоминания о рассказе Шервуда Андерсона «Руки» из сборника 1919 года, где на половине страницы с совершенной убедительностью описывается то, на что хорошему режиссеру Винтербергу не хватило полутора часов. Этот отрывок стоит цитирования:

«Случилось   так,  что  один  слабоумный  мальчик  влюбился  в  молодого школьного  учителя. По ночам в постели он предавался отвратительным фантазиям,   а   наутро   выдавал  свой  бред  за  действительность.  Слова, срывавшиеся  с  его  отвислых  губ, складывались в дикие,  гнусные обвинения. Городок   был  в  ужасе.  Скрытые,  смутные  сомнения  относительно  учителя,   уже   возникавшие   у   некоторых   родителей,  мигом  перешли  в уверенность. Трагедия   разразилась   незамедлительно.   Дрожащих  подростков  ночью вытаскивали из постелей и подвергали допросу.  - Да, он клал мне руки на плечи, - говорил один.  - Он  часто  гладил  мои  волосы, - говорил другой. Один из родителей, трактирщик Генри Вредфорд, явился в школу. Вызвав Майерса во двор, он  стал  его избивать. Он бил перепуганного учителя тяжелыми кулаками прямо по  лицу  и  при  этом  приходил все в большую и большую ярость.
В  ту же ночь Адольфа Майерса выгнали на города. К домику, в котором он жил   один,   подошла   группа  мужчин  с  фонарями.  Они скомандовали,  чтобы  он  оделся  и  вышел  к  ним.  Шел  дождь. У одного из пришедших  была  в  руках  веревка. Они хотели повесить учителя, но что-то в его  маленькой,  жалкой  белой  фигурке  тронуло  их  сердца, и они отпустили его. Но почти сразу раскаялись в своей слабости  и  бросились за ним, ругаясь и швыряя в него палки и комья грязи. Однако  белая  фигурка бежала все быстрее, пока не скрылась во мраке».