Адам Вудворд/Little White Lies («Афиша»)

Лучший нон-фикшн всех времен

Вернер Херцог о своем фильме про приговоренных к смертной казни и белочках

Главный кинодокументалист мира, снимавший про медведей гризли, пингвинов и современных художников, — о пользе пеших походов, «Симпсонах» и иронии.

За 40 лет Вернер Херцог снял около шестидесяти игровых и документальных фильмов — и документальные у него часто получаются намного интереснее

Многое из материала, который вы готовили для фильма о приговоренных к смертной казни, не вошло в финальный монтаж «В бездну». На каком этапе вы решили сосредоточиться на деле Майкла Перри (был осужден за убийство медсестры, подозревался еще в двух, не признал свою вину, обвинял своего подельника, который тоже появляется в фильме. — Прим. ред.)?
— Я довольно быстро понял, что «В бездну» складывается в серьезную историю о жестоком, очень непростом уголовном деле. Два убийцы, три или четыре места преступления, три трупа, серьезные последствия — в общем, настоящая американская готика. Важно было преступление, которого я совершенно не понимаю. Оно пугало меня, потому что я никогда не встречал ничего более жестокого и безжалостного, такого абсолютного нигилизма. Мне хотелось выяснить, что за этим стоит.
Каково это — смотреть видеозаписи с места преступления, а потом возвращаться туда вместе с полицейскими?
— Тревожно. Самый странный и захватывающий момент — когда понимаешь, что эти видеозаписи — фактически концептуальное искусство.
В смысле?
— Мы смотрим на вещи очень избирательно. Я вот сейчас вижу вас. Еще я вижу через окно людей на улице, но мой мозг отфильтровывает их, так же как и звуки из соседней комнаты. Когда дело доходит до зрения и слуха, мы фокусируемся на определенных вещах. Но записи с места преступления — что-то концептуально противоположное. Любая деталь может стать ключом к разгадке. Тут все имеет значение, мы не можем выделить что-то одно. Кроме того, это значение проявляется не сейчас. Только когда плюшевого медведя или ботинок протестируют на наличие ДНК, мы сможем узнать, важны ли они для расследования. Это очень странное восприятие мира, почти концептуализм.
Я читал заметку, в которой ваше кино назвали «этической порнографией». Как бы вы на это ответили?
— Не переживайте, это определение неприменимо к моему фильму. Можно было бы так выразиться, если бы я превращал свое исследование в сенсацию, если бы упрощал и драматизировал события, чтобы все выглядело так же однозначно, как секс. Например, инсценировал бы преступление, как делают во многих документальных фильмах. Но я сознательно этого избегаю. С порнографией, кстати, нет никаких проблем, а вот инсценировка событий — это осквернение документалистики. Но давайте поговорим о порнографии. Я не против, мне она нравится, это часть нашего общества. Я вообще люблю идейно незамысловатые фильмы: Фреда Астера, кино про кунг-фу. Порнография — это то же самое, только про секс. Не вижу в ней ничего криминального.
У фильма есть подзаголовок: «Повесть о жизни, повесть о смерти». Зачем он вам понадобился?
— Просто я только на монтаже понял, что у меня сложился очень жизнеутверждающий фильм.
А что тогда вы имеете в виду под «бездной»?
— Глубокие, темные тайники человеческой души.

В результате «В бездну» получается фильмом о человечестве. О том, как мы относимся друг к другу и что делает нас способными на такие зверства.
— Верно. Но он еще и о том, как воспринимать жизнь. Жизнь ведь никогда не дает нам спуску, она всегда чего-то от нас требует. Довольно странно, что мне не пришло это в голову во время съемок. Я не прошу зрителя смотреть в душу преступникам, я хочу, чтобы люди обратились к себе, вгляделись в бездну собственной души и задумались над тем, как живут. Теперь мне кажется, что это и было моей главной целью — заставить людей заглянуть в себя.
Вы же еще показываете членов семей жертв, которым удалось, пережив мучительные потрясения, построить свою жизнь заново, и вот Фред Аллен…
— Бывший моряк. Удивительный человек, полный жизни и достоинства. «В бездну» заканчивается очень красивой цитатой, за которую я должен благодарить Фреда. Его жизнь вернулась на круги своя, он сидит и наблюдает за уточками и другими птицами… и вдруг спрашивает: «Господи, почему их так много?» Снято. Конец фильма. Ни один из моих фильмов не заканчивается лучше. Чудо, что этот человек вдруг произнес такую загадочную и глубокую реплику. Это настоящий подарок для режиссера, я чуть в обморок не упал тогда.
«В бездну», можно сказать, обрамлен эпизодами, связанными с природой: белочки в начале, птицы в конце…
— Белочки появились, когда я брал интервью у тюремного священника, который разговаривал как проповедник из рекламы, очень фальшиво и поверхностно. Рассказывал о божественной красоте мира, которую он видит, когда играет в гольф, а вокруг — деревья и белочки. Я не то чтобы хотел на него нападать, но задал неожиданный вопрос, чтобы застать его врасплох: «Расскажите про свою встречу с белкой». И представляете, он на самом деле начал рассказывать.
Там вообще много смешного. Например, эпизод с женщиной, женой заключенного, забыл имя…
— Да, это жена Беркетта. Как ей удалось забеременеть? Ей же было разрешено только сидеть рядом с ним за столом и брать его за руку, не больше. Теоретически, спрашиваю я у нее, если в тюрьме есть контрабанда наркотиков и мобильных телефонов, может быть, возможно и контрабандное зачатие? Она улыбается и вроде как кивает, и это комический момент. Я горжусь им.
Для вас принципиально использовать закадровый голос в документальном кино?
— Да, я к этому привык. Раньше я каждый раз думал: «Во, опять мне придется так делать, ведь я не знаю никого, кто бы подошел для этой работы больше, чем я сам».
По-моему, вообще лучший рассказчик для документального фильма — тот человек, который его снял.
— Тут вопрос доверия. И да, мне неважно, какой у меня там немецкий акцент. Все равно все понимают.
Правда, что, когда вас позвали озвучить персонажа в «Симпсонах», вы не знали, что это такое?
— Не совсем. Но что-то такое было, да, и они там до сих пор думают, что я пошутил, но когда мне позвонил человек из «Симпсонов» и пригласил в студию, чтобы записать мой голос для одного из героев, я очень удивился. Понятия не имел, о чем речь, потому что вообще был уверен, что это газетный комикс. Но потом они мне DVD прислали, чтобы я получил представление, как разговаривают у них в сериале. Клянусь богом, до этого ни одного эпизода не видел!
Мне бы тоже показалось, что вы шутите. Хотя вы вроде где-то говорили, что у вас есть интересный дефект общения — вы не понимаете иронии.
— Ну вы же осознаете разницу между иронией и юмором? В большинстве моих фильмов много юмора, и в «Человеке-гризли», и во «Встречах на краю света». Ой, а знаете, еще какой очень смешной у меня есть фильм? «Плохой лейтенант».
Вы учитесь чему-нибудь новому в процессе съемок?
— Нет.
Вообще?
— Ну хорошо, кое-чему. Например, на съемках «В бездну» я начал по-другому смотреть на время, потому что для людей на пороге смертной казни время иногда просто застывает. А иногда — наоборот, начинает нестись вперед. Например, Хэнк Скиннер, которого должны были казнить на следующий вечер, получил отсрочку. До его казни оставалось 23 минуты. Вы видели отделение Полански в Ливингстоне, но у них нет газовой комнаты, так что заключенные с соответствующим приговором увозятся за 43 мили, в Хантсвилл, в Уоллс-Юнит, и там их казнят. В течение 17 лет человек не видел белого света, и вот он вдруг едет в фургоне, за решеткой, по ухабистой дороге с кучей охранников. И вдруг видит мир за окном и говорит: «Это было потрясающе. Это удивительно». Я был там с камерой, и внезапно старая заправка и корова в поле начали казаться мне чем-то волшебным. Как будто вся благость мира вдруг снизошла на этот заброшенный район Техаса. Он даже сказал, что это было похоже на Святую землю. И я — впервые в жизни — посмотрел на эту знакомую, блеклую американскую глушь глазами того, кто видит в ней Святую землю. Так что да, может, я ничему конкретному и не научился, но мой горизонт словно стал яснее и шире — а это дорогого стоит. Но я ведь и не делаю фильмы ради того, чтобы чему-то учиться.
А что в таком случае сподвигло вас начать снимать документальное кино?
— Я думаю, любопытство, попытка заглянуть глубже в суть человеческой природы, в сердца мужчин — и женщин, конечно. Иногда дело в самом сюжете — он выскакивает перед глазами, и ты понимаешь, что это то что надо. Например, когда я наткнулся на Человека-гризли и его историю (натуралист и ведущий телешоу про медведей был этими же медведями и разорван на куски; Херцог сделал об этом фильм «Человек-гризли». — Прим. ред.), я почему-то сразу увидел в ней большой потенциал. Я сразу понял: это очень, очень важная история — и мне надо обязательно ее снять. Я рассказчик, я работаю для аудитории и не хочу подсовывать ей что-нибудь неестественное. Я хочу подарить ей такие моменты, когда ты на секунду чувствуешь, что у тебя внутри все озарилось и ты вдруг немного лучше начал понимать, кто ты на самом деле. Такие моменты случаются редко — но бывает.
Разве их не нужно искать? Они просто случаются в процессе?
— Кое-что, конечно, надо делать. Я езжу с камерой, например, по Антарктике, по всему континенту. В этом случае (имеется в виду фильм «Встречи на краю света». — Прим. ред.) — да, я изначально ехал туда потому, что хотел снимать подо льдом, в океане. Там фантастический мир, нереальный. Но мне так снимать не разрешили. Только дайверам высшего разряда разрешено там нырять. То есть я хотел поехать в Антарктику и снимать подо льдом — а оказался на континенте, который мне предстояло понять целиком. Это все вопрос любознательности.
Вы снимали кино и о гризли, и о пещерах, и о смертниках. Как вы выбираете, что станет предметом вашего внимания?
— Я это никогда не планирую — просто беру первую ­попавшуюся тему. Ну, как если бы ко мне домой залезли грабители, пригласили гостей, и мне пришлось бы раз­бираться с первым же из незнакомцев, который вступит со мной в контакт. Сюжеты моих документальных фильмов — просто первые незваные гости. У меня есть еще пять или семь на примете. Еще у меня есть собственная киношкола, там тоже много интересного происходит — съемки, все такое. Но идеи для фильма постоянно поступают.
А вы правда советуете своим студентам и вообще ­людям творческих профессий побольше ходить пешком? Это, наверное, легко делать в Калифорнии?
— Ну, в Калифорнии вам необходимо иметь машину, иначе вы не человек. Но я, вообще-то, не имел в виду обычные прогулки — долгие пешие путешествия, вот что я советую. Не просто так шататься, или в горы ходить. Речь о настоящей дороге. Я даже сформулировал одно простое правило для всех: мир открывается только тем, кто путешествует пешком.
Интервью: Адам Вудворд/Little White Lies («Афиша»)