Интервью: Мария Кувшинова

Дарья Белова: С русским павильоном в его нынешнем составе я не буду работать, даже если буду снимать кино в России.

«Мне ничего от вас не надо, деньги я заработаю сама»

Лауреат каннской «Недели критики» Дарья Белова — о немецкой киношколе, памяти места и виновниках смерти отца - «Афише»

Приз за лучший короткий метр получил фильм «Komm und spiel» Дарьи Беловой — бывшей сотрудницы петербургской редакции «Большого города», а теперь студентки берлинской киношколы dffb.

Ты была журналистом, а потом решила поехать в Берлин, в киношколу. Как это случилось?
— Слушай, ну я параллельно с работой в «Большом городе» делала видеоарт. Участвовала в какой-то выставке, мне все это стало интересно. Поняла: если учиться — то либо сейчас, либо уже никогда.
Сколько тебе было лет?
— Двадцать пять, двадцать шесть. У меня уже было высшее образование, если бы я поехала в Москву, за второе пришлось бы платить — это раз. Два: я посмотрела на курсы режиссеров и сценаристов — ну, как-то так… Летом была в Берлине, просто тусовалась с друзьями, и мне там понравилось. Спросила: «Где у вас тут киношкола?» Оказалось, что одна в центре, а другая в Потсдаме, далеко — надо каждый день ездить на электричке. Я как человек ленивый решила поступать в центре. Подала документы, а потом был довольно долгий процесс вступительных экзаменов: ты снимаешь фильм, пишешь рецензию…
По-английски?
— Нет, все по-немецки. Я тогда не знала языка, все сделала на русском, с переводчиком, отправила. Второй отборочный тур был уже в Берлине.
И их не остановило то, что ты не знаешь немецкого?
— Их это не остановило, хотя по правилам надо его знать. Но иногда делают исключения. Главное — тебе дают камеру и ты снимаешь фильм. Они увидели результат, и меня приняли.
И это бесплатно?
— Обучение в школе бесплатное. Первые два месяца вообще ничего не понимала — они говорили по-немецки очень быстро. Потом язык просто сам пришел.

Фото: Мария Кувшинова. Дарья Белова не была частью официальной российской делегации, и в «Русском павильоне» ей были не рады, зато теперь у нее берут интервью центральные телеканалы (с Вадимом Глускером)

— Сколько ты проучилась, перед тем как снять этот фильм?
— Я его сняла два года назад. Сейчас я на пятом курсе. Первые два — почти тюрьма, надо ходить туда каждый день, делать упражнения. Потом снимаешь курсовую первого года, которую ты не имеешь права никому показывать и которую я тебе показывала, между прочим…
Правда?
— Да, и тебе понравилось.
Прости, я не помню.
— Да? Потом тебя отпускают в свободное плавание, и тогда я сняла фильм с телеканалом Arte — восьмиминутный, про балет. Он пошел сейчас по пятидесяти фестивалям, получил много наград.
Просто люди с Arte пришли в киношколу?
— Да, это совместная программа канала с немецкими киношколами, ты подаешь проект — сценарий, план, локейшен, — а они выбирают десять человек.
У тебя в школе есть еще люди из России?
— Да, учится на год младше человек на продюсера, еще одна девушка, которая была старше, но потом уезжала в Москву, вернулась и сейчас на моем курсе. Грузины у нас учатся отличные — Сандро и Гия.
То есть неправы те, кто думает, что люди из России не могут пользоваться европейскими образовательными программами?
— Это абсолютная неправда. Но во французских школах (я смотрела La Fémis и «Люмьер»), если ты русский, ты должен заплатить колоссальную сумму — 20–30 тыс. евро в год. В Германии, если ты проходишь экзамен, им все равно — русский ты или не русский.
Про что твой фильм?
— Он о памяти места. О том, что прошлое не исчезает, но сохраняется в пространстве. Если спровоцировать это пространство, можно увидеть некий его сон. Десятилетний мальчик играет в Берлине в войнушку — провоцирует, провоцирует, и в какой-то момент реальность начинает отвечать. Он не попадает в прошлое, как некоторые написали. Он попадает в сон этого города. В Берлине ты пьешь где-нибудь кофе или выходишь из бара ночью и видишь какой-нибудь дом с пулевыми отверстиями. Или идешь пьяный и видишь название улицы, и у тебя кликает, потому что ты помнишь из учебников, что на ней происходило. И вот это ощущение, оно постоянно присутствует в городе, соседствует с современной жизнью. Кажется, что там призраки…
Фильм посвящен памяти твоего отца…
— Фильм посвящен памяти моего отца, Александра Белова, который умер полтора года назад в возрасте 53 лет. Это очень ранняя смерть. Люди, которые для меня навсегда останутся виновниками его смерти, — это люди, которые отняли у него бизнес и наняли на нас бандитов, когда мне было 18 лет. Мне от вас ничего не надо, деньги я заработаю сама. Но если вы найдете в себе моральные силы извиниться перед моей семьей, перед моей мамой, я думала бы, что нечто человеческое вам не чуждо. А я буду о вас помнить всегда.

Ты приехала сюда из Берлина и не была частью официальной российской делегации. Правда, что в Каннах ты пыталась вступить в контакт с «Роскино», с «Русским павильоном»?
— Половину своего пребывания в Каннах я потратила на то, что бегала в «Русский павильон» и убеждала всех, что у нас русский фильм, я русский режиссер, русские актеры, русские деньги, говорят по-русски. Пожалуйста, вы же промоутируете наше кино. Я писала русский пресс-релиз, он так никогда и не был отправлен. Я просила контакты русских журналистов, мне их не давали. В какой-то момент я попросила контакты Юрия Гладильщикова («Московские новости») и Стаса Тыркина («Комсомольская правда»), но девушка, которая работает с прессой, спросила у меня, кто это такие.
А ты русский режиссер? Будешь работать в России?
— Да. Я не становлюсь немцем от того, что я поучилась в немецкой киношколе. Я очень хочу снимать в России. Просто пришло важное понимание, что границ вообще нет. Что снимать можно везде и оставаться русским режиссером. Все зависит от истории и от того, где ты найдешь продюсеров, которые тебя понимают и хотят поддерживать.
Мария Кувшинова, «Афиша»
Комментарий на интервью Анны Рясик (орфография сохранена)
Удивительно читать, что Дарья говорит про Российский Павильон.
Начнем с того, что если бы она хотела отдельную пресс-конференцию, нужно было всего лишь написать нам заранее (как это все делают), хотя бы за день до начала работы Павильона, а не приходить накануне презентации Global Russians (одной из 16 (!), проведенных за 8 дней работы павильона) и очень по-советски жаловаться что на нее никто не обращает внимания и не берет интервью и что «какая-то там другая режиссер в программе спецпоказы так распиарена а ее такую талантливую в одной из главных программ и не замечают».
Что касается Юрия Гладильщикова и Стаса Тыркина - смешно обсуждать, что кто-то не в курсе кто они! Ну а раздавать контакты ведущих журналистов по первому запросу не в наших профессиональных правилах. Мы ежедневно делали рассылку новостных пресс-релизов и всю необходимую информацию все заинтересованные журналисты получали.
Мы также разослали по просьбе Дарьи и ее пресс-релиз, по всей нашей контактной базе, она сама стояла в копии. Помимо этого по ее же просьбе мы повесили плакат фильма в Павильоне и разместили на стеллажах полиграфию фильма.
Возможно Дарья разочарована недостатком внимания со стороны прессы – с другой стороны вот Афишу она заинтересовала и это уже здорово. А там глядишь пальмовая ветвь! И автографы! Чего мы ей искренне желаем.
Директор отдела фестивалей и кинорынков РОСКИНО
Анна Рясик
Письмо Дарьи Беловой сотрудникам Русского павильона в ответ на комментарий на сайте «Афиши».
Уважаемая Анна Рясик!
Вынуждена вам ответить, поскольку в комментарии, написанном вами, содержится ложь, и мне приписаны слова, которых я никогда не говорила и сказать не могла. Вы приписываете мне фразу «какая-то там другая режиссер в программе спецпоказы так распиарена а ее такую талантливую в одной из главных программ и не замечают» и ставите эту фразу в кавычки, обозначая ее, таким образом, как цитату из моей речи. Это ложная цитата, и мы с вами обе знаем, что я этого никогда не говорила. Во-первых, приписывая мне эти слова, вы предполагаете, что я настолько профессионально не осведомлена, что не знаю, как зовут режиссера Таисию Игуменцову. Так вот, открою вам секрет – как зовут Таисию Игуменцову я, как и все мы, знаю уже год. Мне особенно неприятно, что вы приписываете мне эту фразу, поскольку в ней содержится презрительная интонация, якобы высказанная мной по отношению к Таисии. Это неправда. Я с большим уважением отношусь к Таисии и как к режиссеру, и как к человеку. Я с ней лично знакома. Это молодой, интересный и талантливый режиссер, и я никогда в жизни не позволила бы себе сказать что-либо подобное в ее сторону. Таисии 24 года, и уже к этому возрасту она сделала невероятно много – со своим короткометражным фильмом она победила в Каннах в программе Синефондасьон и сняла полнометражный фильм, в этом году показанный в Каннах. У меня это вызывает уважение. А вот у вас, похоже, к сожалению, нет. Во-вторых, в этой фразе, приписываемой мне, содержится презрительная интонация по отношению к концепции спецпоказов, которые организует студенческая программа Синефондасьон для своих победителей. Опять же, это ложь - я с большим уважением отношусь к идее Синефондасьон делать спецпоказы в Каннах полнометражных фильмов победителей программы короткого метра. Это замечательная поддержка, которую Канны предоставляют талантливым дебютантам и молодым режиссерам. Я знаю, насколько это важно для начинающих режиссеров, и у меня концепция спецпоказов вызывает исключительно восхищение. Самоопределение меня как «ее такую талантливую» опять же ложно – я всегда говорю о себе и о своей работе без оценочных эпитетов. Предпочитаю, чтобы оценивали другие. А я просто делаю свое дело. Ну и наконец, если элементарно лексически и синтаксически проанализировать эту фразу и сравнить ее с тем, что и как я говорю в своих интервью, вы поймете, что эта фраза не могла быть сказана мной. Я просто по-другому строю предложение, когда говорю. К сожалению, строение этого предложения как-раз напоминает то, как выстраивают предложения в устной речи некоторые сотрудники русского павильона. Особенно явно это можно понять по презрительной интонации, характерной для этой фразы, и, в данном случае, проявляющейся, в том числе, в специфическом подборе слов. Эта презрительная интонация по отношению к русским молодым режиссерам и была, к моему большому сожалению, замечена мной в русском павильоне. Я искренне надеюсь, что вы признаете, что сказанное вами – ложь. Если вернуться к тому разговору и напомнить, что же именно я тогда сказала, то сообщу вам, что сказала я Кате следующее: «Если вы пиарите русские фильмы в программе Short film corner, то странно, что вы не оказываете пиар-поддержку фильму русского режиссера в программе «Неделя критики». Вот и все. У этого разговора были свидетели, известные и мне, и вам, и доказать это довольно просто.
Продолжим разбирать ваш комментарий. Отдельную пресс-конференцию я не хотела: уже после пяти минут разговора с Катей мне стало понятно, что для пресс-конференции в плане нет ни места, ни времени, и мы согласились, что провести ее будет невозможно. Я, действительно, дала вам знать о нашем присутствии в «Недели критики» не заранее, а только в тот день, когда началась программа «Неделя критики» и когда я приехала в Канны – это объясняется, во-первых, тем, что в Каннах я была впервые и не знала, как устроена работа русского павильона. В киношколах, увы, нет специального курса о том, как выстраивать свои отношения с русским павильоном в случае, если ваш фильм попадает в Канны. Во-вторых, я в наивности своей думала, что, так как информация о нас уже была в русской прессе (например, на сайтах kinote и arthouse.ru), то вы о нас в курсе. Так или иначе, вы были не в курсе, а я сообщила уже в Каннах – поэтому мы с Катей сразу согласились, что пресс-конференции не будет, а будет только написанный мной пресс-релиз, которые вы отправите русской прессе за несколько дней до показа. Как минимум, за 4 дня до премьеры я отправила вам пресс-релиз. А когда вы его отправили по вашей базе данных? Подскажу –на следующий день после последнего вечернего показа. В письме от 22 мая вы сообщили, что приглашаете журналистов на показы 20 и 21 мая. Вам не кажется, что это несколько ироничный подход к работе с прессой?)
Теперь о пассаже насчет Юрия Гладильщикова и Стаса Тыркина. Вы пишете, «смешно обсуждать, что кто-то не в курсе, кто они». Я тоже считаю, что это смешно, и поэтому восприняла как шутку, когда девушка, отвечающая за работу с прессой, сказала, что она не знает, кто они. Я ей так и сказала: «Вы шутите? Вы же отвечаете за работу с прессой?». А она ответила мне, что да, она отвечает за работу с прессой, но не обязана знать, кто это такие. Мало того, девушка, сидевшая рядом и также работающая на павильон, сказала, что тоже не знает, кто это такие, и попросила меня написать их имена на листке бумаги, чтобы она могла их поискать в гугле. Я написала. Так что где-то в закромах русского павильона или в сумочках ваших сотрудниц до сих пор еще, возможно, лежит листок бумаги, где моей рукой написаны эти священные имена. Утверждать, что всего этого диалога не происходило – опять-таки ложь.
По поводу того, что вы не даете контакты журналистов режиссерам, показывающим свои фильмы в Каннах и желающим сообщить эту сверхсекретную информацию журналистам : я понимаю, что это ваши профессиональные правила, но они меня несколько удивляют. Почему вы охраняете телефоны и имейлы журналистов как святыню святых? Как журналисты должны узнать о фильме русского режиссера в Каннах, если им никто об этом не сообщит, и если вы отправляете пресс-релиз после показов? Вы думаете, в день премьеры на журналистов снизойдет наитие? Или как? Не хочу сравнивать, но в немецком павильоне взять телефон интересующего вас журналиста, если вы показываете в Каннах свой фильм и хотите пригласить его на показ – не является такой огромной проблемой. Журналисты в Каннах затем и находятся, чтобы смотреть фильмы и писать о них, в том числе, фильмы режиссеров той страны, для чьей аудитории эти журналисты пишут. Все эти контакты находятся в каннском каталоге, а павильоны разных стран просто могут ускорить процесс поиска друг друга для профессионалов из одной страны, но могут, конечно, этот процесс и застопорить.
По поводу плаката и полиграфии. Полиграфию я приносила вам сама каждый день и сама раскладывала. А плакат вам принес мой продюсер. Большое спасибо, что повесили плакат!
Ну и подходим к концу. Было бы странно предполагать, что я разочарована недостатком внимания со стороны прессы, как вы пишете. Наоборот, внимания очень много, и это замечательно для фильма. Все это внимание пришло к нам после того, как мы победили. До того, как мы победили, я не дала ни одного интервью русской прессе (а дала 15 немецкой, два французской и одно английской), и, если бы мы не победили, фильм бы так и остался в русской прессе незамеченным. Я очень благодарна Ивану Кудрявцеву из «России 24», который, встретив меня в коридоре Дворца Фестивлей и прослушав мою печальную балладу, поверил в нас, снял церемонию награждения, записал первое интервью и сообщил радостную весть и мои контакты остальным журналистам. С его помощью о нашем фильме, наконец, узнали. Иван, большое тебе человеческое спасибо!
Понимаете, Анна, сейчас мне очень странно ворошить всю эту историю с русским павильоном. Я бы не стала ничего писать, если бы не прочитала ваш пост, где вы приписываете мне ложные слова, которых я никогда не произносила и которые оскорбительны по отношению к уважаемому мной человеку. Но так как вы это написали, мне пришлось ответить. У меня к вам лично нет никаких претензий – у нас с вами лично не было никаких конфликтов и вы мне не хамили. За что я вам благодарна. И отношусь к вам с уважением. Русский павильон как посредник и промоутер мне тоже уже не нужен. У журналистов есть мой номер, а у меня есть их номера. Мы знаем, как найти друг друга. С русским павильоном в его нынешнем составе я не буду работать, даже если буду снимать кино в России. Десяти дней этого опыта мне хватило. Но дело же не во мне: дело в том, что в следующем году будут другие молодые режиссеры, придет уже не Даша Белова, а Маша Петрова или Иван Иванов, и они также будут бегать за вам и унижаться, и о чем –то просить все время и надоедать, а вы их так же будете отправлять подышать свежим воздухом и, вообще, не мешаться под ногами. Я уверена, что это была моя личная история несложившихся с вами взаимоотношений, и что вы проделали колоссальную работу по другим русским фильмам и получили массу положительных отзывов за вашу работу. Поэтому не будем обобщать – мне просто искренне хотелось бы, чтобы моя история не повторилась с другими.
А я с вами работать уже никогда не буду.
Повторяю – лично к вам, Анна, у меня нет никаких претензий. Кроме вашего поста) Если вдруг эта дискуссия продолжится, я искренне надеюсь, что всем участникам удастся сохранить уровень дискуссии, необходимое уважение друг к другу и вежливость.
За что я вам всем заранее благодарна.
Всего хорошего!
С уважением,
Дарья Белова
P.S. я знаю, что написала очень много слов. Искренне надеюсь, что это мое последнее высказывание на эту тему. Давайте, просто попробуем понять друг друга, признать ошибки и постараться, чтобы они не повторялись. Большое спасибо!
О русско-немецкой мифологии рассуждает дебютантка Каннского фестиваля Дарья Белова (Deutsche Welle, Германия)

Студентка Немецкой кино- и телеакадемии показала в Каннах свой фильм «Иди и играй» и поговорила с DW о его возникновении.
Мирный, солнечный, ленивый летний Берлин. Клерки наслаждаются затянувшейся обеденной паузой в кафе, велосипедисты разлеглись на лужайках, а маленький Гриша, пока мама готовит обед, отправляется поиграть в ближайший парк - в Тиргартен. Во что играют мальчишки, особенно если у них есть русская кровь? В войну. Но что, если игра вдруг обернется настоящей войной? Если место «вспомнит», что было здесь десятилетия назад, и начнет засасывать в трясину напластовавшихся друг на друга времен?
Такова исходная идея фильма «Иди и играй» Дарьи Беловой. Результат оказался столь убедительным, что привередливые отборщики «Недели критики» (весьма влиятельной параллельной секции Каннского кинофестиваля) пригласили студенческую короткометражку в свою программу.
В беседе с DW режиссер и сценарист Дарья Белова рассказывает о фильме и о себе.
Дарья, во-первых, поздравляем тебя и всю твою команду с успехом твоей дипломной работы в Немецкой кино- и телеакадемии (Deutsche Film- und Fernsehakademie Berlin, DFFB), на пятом курсе которой ты учишься...
Это не дипломная, а всего лишь курсовая работа. В нашей академии это называется Individualfilm (индивидуальный фильм). Такой фильм продолжительностью до 30-40 минут снимает каждый студент третьего-четвертого курса. А диплом еще впереди.
Оператор Макс Прайс (Max Preiss) и продюсеры Мартин Даниш (Martin Danisch) и Маркус Каач (Markus Kaatsch) - это люди из академии. Но так как в нашей академии нет некоторых специальностей - например, монтажеров, актеров, художников кино, то этих людей мы обычно набираем по всему Берлину. Очень важно, что мой фильм возник в семинаре Фреда Келемена (Fred Kelemen). Келемен – оператор и режиссер, снявший, в частности, все последние фильмы знаменитого венгерского режиссера Белы Тарра.

Каков бюджет такого стандартного студенческого фильма, если не секрет?
В общей сложности, примерно 15 тысяч евро.
Судя по бюджету, все актеры, которые у тебя играют, делают это бесплатно?
Не только актеры. Вся команда работала «за идею». Это же студенческий фильм. Вообще Берлин в этом смысле уникальный город: здесь есть люди, которые, скажем, делают рекламу или заняты в профессиональном кино, а потом говорят: «Давайте мы поработаем в студенческом кино». Если им нравится сценарий, они работают бесплатно.
Как сложился твой приход в кино?
Я родилась в Ленинграде, закончила школу и филологический факультет университета. Занималась литературоведением, потом работала журналистом на Пятом канале, в печатной прессе. В какой-то момент начала заниматься видеоартом. Это было очень интересно, и я хотела попробовать делать кино. Но уверенности в себе не было, и я решила где-нибудь поучиться.
Почему ты выбрала Берлин?
Я приехала в Берлин просто погулять, на один месяц. Мне понравилось, и я спросила у своих берлинских друзей: «А где у вас здесь киношколы?» Они сказали, что есть такая киношкола в центре, попробуй туда. Там были сложные экзамены, долгий процесс. Надо было, в частности, снять маленький фильм на заданную тему. Неважно, как снимаешь - хоть мобильным телефоном. Смотрят на режиссерскую идею, на то, как ты работаешь с кадражом и с актерами.
А почему именно DFFB? Ведь в Берлине существуют и другие киновузы, например, Потсдамская киношкола, считающаяся, пожалуй, более солидной?
Я человек очень ленивый, а до Потсдама из Берлина ездить минут сорок на электричке. Кроме того, я слышала, что в DFFB больше занимаются авторским кино, а в Потсдамской киношколе – коммерческим. Хотя это разделение очень условное.

В твоем фильме «Иди и играй» чувствуется, что он сделан человеком, который учился в Германии, но в нем чувствуется и то, что он сделан человеком, выросшем в России с ее культом Второй мировой войны и постоянным ощущением, что война – это где-то рядом.
Да, это так. В России тема Второй мировой войны присутствует постоянно – в школе, в литературе 20 века, в классике советского кино. Когда ты приезжаешь в Берлин, будучи русским (впрочем, и мои европейские друзья об этом говорят), сразу замечаешь следы войны. На фасадах многих домов до сих пор видны следы от пуль и осколков снарядов. Прошлое не уходит, оно остается, пусть хотя бы только в наших мыслях. Плюс для нас, русских, Берлин – очень мифологизированный город. Ты помнишь с детства названия улиц, знаешь, что здесь происходило во время войны.
В Берлине действительно есть физическое ощущение войны, изрешеченные фасады. Но в сознании людей война не так присутствует, как в России...
Я живу в Германии всего пять лет, мне сложно об этом судить. Факт, что немцы меньше об этом говорят. Например, для многих из участников нашего проекта фильм стал поводом впервые поговорить с дедушками о войне. Но мой фильм не о том, что современный мальчик Гриша попадает во времена войны. Мне хотелось сказать, что эти дома, которые видят сейчас меня, в 1945 году видели, что здесь происходило. А что, если бы этим домам или деревьям приснился сон? Если они могли бы говорить, что бы они рассказали? Это кошмар, где соединяется прошлое, настоящее и некие сюрреалистические образы. Мой фильм функционирует по законам сна. В какой-то момент становится совершенно непонятно, что есть настоящее, что прошлое, что реальность, что нереальность. Берлин в фильме заявлен, но потом становится не очевидно, где происходит действие. Как и Вторая мировая: она заявлена, но, в принципе, это фильм о любой войне. О войне как таковой – например, о войне, которая сейчас происходит где-нибудь.
Как ты нашла мальчика-актера, который играет твоего Гришу? Кто он?
Его зовут Александр Йозеф Штолле (Alexander Joseph Stolle). Я искала очень долго, смотрела много русскоговорящих мальчиков, которые живут в Берлине. Даже в метро я, если слышала, что кто-то говорит с ребенком по-русски, буквально бросалась на людей. А Александра я встретила случайно: я пошла на премьеру фильма Ханса Вайнгартнера (HansWeingartner) «Сумма моих отдельных частей», в котором у него снимался в одной из главных ролей русский мальчик Тимур. Тимур мне не очень подошел, но я заметила, что он сидел и общался с другим мальчиком, и мне показалось, что они говорят по-русски. Этот мальчик, друг Тимура, и был мой Саша. Я подошла и сразу поняла: это то, что мне нужно.

Твои дальнейшие планы?
Только что, прошлой зимой, я сняла еще один фильм, тоже короткометражку, 35 миллиметров. Тоже черно-белый. А сейчас мне хочется поэкспериментировать с другими возможностями: цифровым кино, цветом. Хочу тоже снимать про Берлин, но про Берлин абсолютно современный, про то, что происходит сейчас.
Кино будет частично документальным?
Все должно быть нанизано на определенную сюжетную канву: историю грузинской девочки, которая приехала в Берлин, и мальчика из Ирана, который вынужден был эмигрировать по политическим причинам. Он занимается танцами, очень красивый, гей. Я хочу смешивать документальное и художественное.
Автор Анастасия Буцко, Редактор Ефим Шуман, Deutsche Welle
Дарья Белова: «Мой новый фильм будет большим экспериментом»
Молодой кинорежиссер из Санкт-Петербурга Дарья Белова получила приз «Открытие» «Недели критики» в рамках Каннского кинофестиваля. Она сняла по своему сценарию картину «Иди и играй» (Komm und Spiel) о Берлине и памяти о Второй мировой войне. Главным героем 30-минутного черно-белого фильма стал десятилетний русский мальчик. Дарья учится в Немецкой кино- и телеакадемии в Берлине. Она рассказала «Голосу России» о фильме и о своих планах
— Все были готовы, что вы победите, это действительно уже носилось в воздухе?
— Да, это носилось в воздухе, потому что наш фильм действительно очень понравился, было три показа, и сразу после показов подходили люди:продюсеры, дистрибьюторы, и просто зрители, очень хвалили фильм. Мы понимали, что мы фавориты, но в конкурсе было еще несколько хороших фильмов, там было вообще очень много хороших фильмов. У нас были сильные конкуренты, мы совершенно не были уверены в том, что победим, но люди вокруг, все говорили, что мы победим.
— Почему именно такой сюжет вы выбрали для своего фильма?
— Да, давайте я расскажу. Мальчик играет в войнушку в Берлине, и этим он провоцирует память места, он провоцирует память, которая сохранилась до сих пор и в зданиях, вообще, в пространстве берлинском. И это пространство начинает в какой-то момент ему отвечать, и он попадает в такой сон города. То есть, если бы этим деревьям, этим домам в Берлине приснился бы сон, или кошмар, то, чтобы это было.
И он оказывается внутри этого сна, внутри этого кошмара. Там не то, чтобы он оказывается в прошлом, он не оказывается во Второй Мировой Войне, нет, он оказывается в сне, где смешано настоящее, прошлое, где смешаны какие-то ассоциативные вещи. И в этом странно сюрреалистическом пространстве он и находится, и сквозь него он и делает свой сложный путь. А в целом, это все о памяти места Берлина, то есть о том, что прошлое никуда не ушло, оно сохраняется в пространстве, и в Берлине это особенно сильно чувствуется, там до сих пор стоят эти дома со следами от пуль, там улицы с теми же самыми названиями.
И когда русский человек туда приезжает, но, на самом деле, не только русский, а любой, но у русских это особенно сильно, это чувство, это ощущение, что на этих улицах тут были танки, тут лежали люди, тут происходил кошмар, который происходил. Это ощущение в Берлине почему-то очень сильное, именно вот это ощущение, оно меня толкнуло на создание этого фильма.
— А мальчик русский или немецкий?
— Русский. Вообще, весь этот фильм, он русско-немецкий, то есть там русские актеры, он по-русски, и русский режиссер, половина команды русские. Поэтому этот фильм русско-немецкий, и победа эта не Германии, это победа и России, и Германии.
— Мальчик тоже говорит по-русски?
— Конечно, и фильм по-русски, мальчик главный герой, он весь фильм говорит по-русски.
— А мальчик возвращается потом в нормальную сегодняшнюю жизнь, то есть проходит его сон?
— Знаете, там, конечно, что-то происходит в конце, но для этого надо посмотреть фильм.
— Почему привлекло, как вы уже сказали сейчас, все это? В учитесь в Берлине, вы уже, наверное, заканчиваете там учебу, в Берлинской школе кинематографии, вы там 5 лет уже учитесь?
— Я поступила 5 лет назад, и тогда я и переехала в Берлин, до этого я жила в Петербурге. Да, понимаете, там немножко по-другому построено обучение, у нас учатся столько, сколько захотят, поэтому я пока еще не заканчиваю школу, это просто курсовая работа. А диплом у меня впереди.
— То есть это даже не диплом?
— Нет, это не диплом, это курсовая, фильм называется «Иди и играй». Кто-то написал, что фильм называется «Иди и смотри», но это неправда, фильм «Иди и смотри» — это фильм Элема Климова.
— А что-то навеяло на вас вот это название?
— Да, определенно. Весь наш фильм построен, в том числе, на том, что он разговаривает с фильмами о войне, которые были раньше, «Иваново детство» Тарковского, Роcселлини «Германия, год нулевой», это и многие черно-белые фильмы, в том числе, конечно, разговаривали с фильмом Элема Климова, как самым сильным, потрясающим фильмом антивоенным.
И когда я говорю, что фильм называется «Иди и играй», да, мы просто уже в названии заключаем этот момент о том, что фильм разговаривает с другими фильмами, да, но он переосмысляет, он разговаривает с ними, мы берем какие-то вещи, переосмысляем их, ломаем их, да, меняем, вот так как-то. — Что-то послужило толчком к тому, что вы взяли именно эту тему? Хотя вот вы сказали, что в Берлине многое русскому человеку напоминает о Второй мировой войне. А что-то же послужило толчком? Как все-таки эта идея появилась? — Вот это ощущение и послужило толчком. То есть я — русский человек, я приехала в Берлин, и когда там ходишь и живешь, ты это постоянно ощущаешь. Это ощущение, собственно, и толкнуло на создание фильма, на то, чтобы поговорить об этой памяти, о памяти места и о том, что ничего не уходит. Фильм создан в семинаре Фреда Келемена. Фред Келемен — это такой немецко-венгерский режиссер и оператор, он мой преподаватель. И у нас был семинар, в котором мы пишем сценарии и начинаем снимать кино. Собственно, этот семинар стал непосредственным толчком.
— А у вас еще был один фильм до того, тоже короткометражный, он удостоился многих наград... Что это за фильм был?
— Это фильм «Балет истории», 8-минутный фильм про балетную школу и про девочек, которые находятся в этой школе; и там происходят некоторые события. В принципе, фильм о нежности, о такой нежности девочек 10-летних, когда они постепенно открывают для себя какую-то там любовь, какой-то определенный мир, чувства, нежность и жестокость, которые там соединяются. Этот фильм только что победил, буквально несколько дней назад, в фестивале в Анкаре, а до этого он победил в Мадриде, в Италии на двух фестивалях, и еще. Всего он прошел по 50-ти фестивалям. И порядка четырех наград у нас есть.
— А сколько вам учиться еще, это можно предположить, или это вообще процесс такой абстрактный, перманентный?
— Да, знаете, у нас такая странная школа. Вообще, в Германии обучение во многих школах построено таким образом, что нет какого-то определенного количества лет, сколько ты учишься. Ты заканчиваешь школу тогда, когда ты хочешь ее закончить, и тогда, когда ты говоришь, теперь я должен сделать свой дипломный фильм, я нашел достаточное финансирование, я все придумал, и тогда люди снимают свой дипломный проект, тогда они и заканчивают школу. Это все зависит от того насколько готов сценарий, продюсирование и так далее.
— Какие-то мысли относительно дальнейшей работы есть или пока нет?
— Мне очень хочется снимать и в России, и в Германии, и во Франции. Сейчас было много предложений здесь во Франции снимать. И дальше планы снимать полный метр — один, другой, третий, посмотрим. Конкретно сейчас в Берлине я хочу снимать фильм, который происходит в Берлине, и тоже о памяти мест, но чтобы было совершенно другое, современное. Если прошлый фильм «Иди и играй», он больше о памяти, связи с прошлым, то фильм, который я собираюсь снимать сейчас, он больше о Берлине настоящем, о ситуации сейчас, которая тоже меняется.
Берлин как бы детализируется, многие вещи исчезают, хочется эти вещи сохранить на пленке. Но снят он будет не на пленку, он будет цветной, снят на цифру, то есть, мне хочется экспериментировать с совершенно другими способами съемки и работать с актерами. Это будет большой эксперимент, где я буду пробовать многие новые для себя техники, как по актерской игре, так и по работе с камерой.
— И последний вопрос, а как эмоции ваши от вчерашнего объявления вашей победы и того, что за этим последовало?
— Это все потрясающе абсолютно! «Неделя критики» — это потрясающая программа, это признание, которое говорит о том, что, да, ты режиссер, и делаешь достойное кино. Мы вне себя от радости. До сих пор не верим, честно говоря.
И такой не деликатный вопрос, просто нет информации. Вам 30 лет сейчас?
— Да, мне 30 лет, я 82-го года рождения. У меня день рождения в августе, в августе мне будет 31.

«Голос России»