Скандалы, интриги и разоблачения 35-го Московского кинофестиваля

ММКФ — единственный международный фестиваль, ради которого мне не надо уезжать из Москвы. Но ММКФ — фестиваль размытый, бескрайний и рыхлый, как Россия. И самой адекватной формой отчета о нем будет дневник, собранье пестрых путевых заметок. Без конца и без начала, переплеты как мочало

Пачкаю простыни кровью

Пресс-центр съехал из «Художественного» в Театр киноактера, где, как ни странно, организовали большой экран и хорошую проекцию. Только проку от этого чуть: баннер, который на пресс-конференциях поднимают, во время показов лежит на полу, отчего экран для субтитров смещен на авансцену и основательно закрывает экран основной. Тотальный restricted view; чтобы видеть почти все, сидеть приходится сбоку. На первом конкурсном фильме — французском мелодраматическом триллере с перемещениями во времени «Другая жизнь Ришара Кемпа» — ищу оптимальное место уже в темноте. И бьюсь ногой о кресло — адски больно. Даже удивительно, что на малом ходу — ну не мог же я в темноте сильно разогнаться — так повредил голень. Уже на следующее утро заметил, что, кроме синяка, на ноге еще и кровоточащая ссадина; вся постель перепачкана кровью. Вообще, знаковая травма. На ММКФ просмотры сопряжены с препятствиями; это фестиваль на сопротивление. С одной стороны, привозят много разного и часто редкого кино (самый экзотичный в этом году — испанский «Эффект К. Монтажер Сталина», где Сергей Эйзенштейн отмечает 50-летие, взгромоздясь на древо и наглаживая колено Григория Александрова под мелодию «Пусть бегут неуклюже пешеходы по лужам»).

Кадр из фильма «Эффект К. Монтажер Сталина»
Кадр из фильма «Эффект К. Монтажер Сталина»
Кадр из фильма «Эффект К. Монтажер Сталина»
С другой — фестивалю явно на это кино плевать. Вот в том же пресс-центре ладно бы только козни с экраном для титров. Там еще есть ложа, приспособленная для переводчиков-синхронистов, в нее постоянно шныряют технические работники, и зал во время показов заливает солнечный свет. И так везде. Я не поленился запомнить имя одной из сотрудниц дирекции — Варвара Каскова ее зовут — по вине которой я, уже в «Октябре», пропустил корейский внеконкурсный фильм «Новый мир». Там была искусственно созданная давка среди журналистов, стремившихся на «Вечное возвращение» Киры Муратовой в 7-й зал. Я шел в 8-й, но Варвара сказала, что сеанс «Нового мира» задерживают, надо ждать 15 минут. Я доверчиво ждал, а, протолкнувшись сквозь толпу муратовцев 15 минут спустя, узнал, что нужный мне фильм начали вовремя, в соседнем 9-м зале (а я не смотрю фильмы без начала, кусками). Хотел написать письмо в вышестоящую инстанцию с требованием немедленно Варвару уволить, но оказалось, что найти электронный адрес господина Верещагина или кого-то, кто руководит всем стаффом, практически невозможно. В итоге сотрясал воздух жалобами, пока не услышал от Антона Мазурова, что никто Каскову не уволит, потому что на ее семье держится весь ММКФ. И уже не первый год. Подумал тогда, что неискоренимый организационный бардак и хамские условия пресс-показов обостряют, что ли, любовь к кино: уже и в очевидно слабых фильмах пытаешься найти что-то обнадеживающее. Плохих фильмов ведь не бывает?

Кадр из фильма «Другая жизнь Ришара Кемпа»
Кадр из фильма «Другая жизнь Ришара Кемпа»
Кадр из фильма «Другая жизнь Ришара Кемпа»
Не предъявляйте ваши документы

А если бывают, то это уже не фильмы. Я в этом году осознанно манкирую документальным конкурсом — после двух полных провалов. Начали с популистской картины немки Андреа Тиле «Кто учил тебя водить?» — о трудностях с получением прав у европейки в Мумбаи, американца в Токио и азиатки в Мюнхене. Остроумная, в общем, идея документальной комедии о национальных особенностях оборачивается банальностью, страшно тормозит и использует самые дешевые способы в достижении зрительского умиления.

Кадр из фильма «Кто учил тебя водить?»
Кадр из фильма «Кто учил тебя водить?»
Кадр из фильма «Кто учил тебя водить?»
Продолжили 56-минутным проектом Мумина Шакирова «Холокост — клей для обоев?». Режиссер вывез на экскурсию в Аушвиц сестер-близняшек, облажавшихся в какой-то телевикторине (в заглавие вынесена их шокирующе безграмотная интерпретация всесожжения). Тоже, в общем, остроумный ход; и тема напоминает о документальном шедевре Бертрана Блие «Гитлер? Такого не знаю». Маша Кувшинова, например, считает, что остроты темы достаточно; даже накричала на меня, мол, людям важно не дрочить на искусство, а волноваться по поводу актуальных проблем. По мне, так опус Шакирова компрометирует себя сильнее сестер Каратыгиных, он чудовищнее сколь угодно плохого образования и сделан плохо даже по меркам современного непритязательного телепродукта (я-то успел застать классную тележурналистику «Взгляда» и «До и после полуночи». Снимать панораму с фотографиями заключенных детей под бездарную слезовыжимательную музыку — самый ничтожный режиссерский ход из всех возможных. Это не удар под дых, а заурядная пошлость. Не надо мне такого документального кино.

Кадр из фильма «Холокост - клей для обоев?»
Кадр из фильма «Холокост - клей для обоев?»
Кадр из фильма «Холокост - клей для обоев?»
Конкурс мещанского здравомыслия

Друзья-критики крутят пальцем у виска, но я честно отсматриваю конкурсную программу. Первый день — день стареющих французских звезд. В уже помянутой «Второй жизни Ришара Кемпа» солирует изрядно обмякший Жан-Юг Англад, в английском «Наслаждении» — Жанна Балибар. Англад в роли флика, охотящегося за серийным убийцей подростков, немного органичнее Балибар, изображающей военного корреспондента, получившего неизживаемую психическую травму в Чечне. Кирилл Разлогов, программный директор ММКФ, грозится в следующем году привезти новый фильм режиссера «Наслаждения» Гарета Джонса. Пожалуйста, не надо. Натужное кино, где даже Балибар, выдающаяся представительница французской логоцентрической традиции, изъясняется выспренними фальшивыми монологами.

Кадр из фильма «Наслаждение»
Кадр из фильма «Наслаждение»
Кадр из фильма «Наслаждение»
Кстати, о Разлогове. Даже странно, что человек, привезший в СССР «Империю чувств» и явно расположенный к экстремальному кино, собирает конкурс из фильмов, ориентированных на усредненный обывательский вкус. Ночью Кирилл Эмильевич вдохновенно представляет действительно изощренную литовскую картину «Аврора» Кристины Буожите, унаследовавшую от той же «Империи чувств» радикальный эротизм, — это украшение его авторской программы «Секс. Еда. Культура. Смерть».



Днем в конкурсе — типичные жертвы мещанского здравомыслия, например, швейцарская «Рози», где вроде и достаточно откровенные сцены гей-секса, и зажигательная заглавная героиня — пожилая алкоголица, не желающая тихо стариться в деревенской тиши, а на выходе — пресное умилительное кино для домохозяек (киноклубницы из разных уголков России довольны). Старательно сглаживают, приводят к общему удобоваримому знаменателю все конфликты и голландский конкурсант «Матерхорн», и итальянская Spagetty Story. Это правда милые фильмы, в конкурсе 2013-го вообще нет совсем уж никчемных работ, вот только определение «милый» не есть комплимент для искусства.

Кадр из фильма «Маттерхорн»
Кадр из фильма «Маттерхорн»
Кадр из фильма «Маттерхорн»
Другое кино

Милым не хочет быть Андрей Богатырев, экранизировавший «Иуду Искариота» Леонида Андреева. Его «Иуда» — оправдание одиозного библейского персонажа, единственного из апостолов, не боявшегося задавать вопросы, мыслить и следовать за Учителем осознанно, не как покорная овца, но как исполнитель собственного мучительного и непочетного долга. «Предательство» совершающего из высшей цели — без него бы проповедник из Назарета не стал Иисусом Христом. Это несовершенный фильм, с визуальной достоверностью, на мой взгляд, не очень сложилось — в том смысле, что часто ловишь себя на мысли: в кадре не Фома и Иуда, а слишком загримированные артисты Фролов и Шевченков. Но Богатырев чуть ли не единственный из молодых режиссеров, кто не боится неудобных вопросов и серьезных тем. Что было видно и в его «Багах», два года назад участвовавших в конкурсе «Перспективы»: крайне пессимистичный и тенденциозный портрет современного общества походил на зюгановскую передовицу, снимал его явно мой идеологический враг, но умный, одаренный и обладающий целостной картиной мира.

Кадр из фильма «Иуда»
Кадр из фильма «Иуда»
Кадр из фильма «Иуда»
Слава Богу, ничего милого нет в грузинском «Беспределе» Арчила Кавтарадзе. В оригинале он называется «Кома», русский вариант отсылает к перестроечному фильму Игоря Гостева на том основании, что у Кавтарадзе львиная доля действия — тоже на зоне. Там в демократической Грузии тюремные охранники запросто в лучшем случае опустят почки и сотрут в порошок зубы, в худшем — забьют насмерть, легко. Да и в гражданских институциях все ужасно: коррупция, разлад, больница — и та наполовину жуткое обиталище беженцев. Мрак так густ, что подозреваю в фильме гротеск; имя драматурга Лаши Бугадзе, имеющего вкус к черной абсурдистской комедии, тоже работает на такую трактовку. Как и эпизод, где тюремщики в кровь метелят заключенных соотечественников, но щадят украинца Валеру: «Ты наш гость».

Кадр из фильма «Беспредел»
Кадр из фильма «Беспредел»
Кадр из фильма «Беспредел»
Суров угрюмый детектив поляка Войчеха Смаржовского «Дорожный патруль», сурова грандиозная «Роль» Константина Лопушанского с великим Максимом Сухановым (год назад сенсацией ММКФ стала «Орда» с его же участием).



Лучший фильм ММКФ

«Роль» — повод задуматься об относительности фестивальных раскладов. Фильм не взяли ни в Берлин, ни в Локарно, новый куратор которого, Карло Шатриан, даже пенял российскому консультанту, мол, зачем ты нам такое подсовываешь. Что тут скажешь — не въехали иностранцы. Лопушанский верен своему эсхатологическому видению, только на этот раз сценой для апокалипсиса становится не ядерный бункер, как в «Письмах мертвого человека», или фантастический город, как в «Гадких лебедях», а реальная Россия рубежа 1910–1920-х годов, смурная, холодная, черно-белая, лишенная эстетского блеска мариенгофовских «Циников», место, где «из удовольствия стали убивать». Суханов творит запредельные чудеса, перевоплощаясь в нескольких персонажей с нечеловеческой убедительностью; собственно, то, что он гений, видно уже на титрах, на одном крупном плане, всматривающемся в мерцающее, ни секунду не остающееся неизменным — будто река — лицо. Герой Суханова — актер Евлахов — ведет сытую эмигрантскую жизнь, с барского плеча раздает автографы благородным девицам, осаждающим вход Хельсинкского драмтеатра. Но грезит тем, чтобы вернуться на родину в обличье погибшего краскома Плотникова — судьба столкнула их морозной ночью 1919-го, в Рытве, во время бойни, устроенной большевиками. Вернуться, чтобы принять роль как судьбу. В 19-м был ад: «Рытва, кровавое дело, всех, кто из поезда, — в расход». Но ад — и тот Петроград, в который приезжает обратившийся в воскресшего краскома лицедей: коммунальный, скользкий, прокопченный керосинками город-барахолка, зловонный и скученный, как переполненный трамвай, где из лихорадочного морока выводит толчок под ребра — какой-то оголец задиристо спросит: «Дядь, ты че, уснул, что ли?» Он уснул, хоть и мучим бессонницей («я теперь спать не умею»), и видит чужие сны — в этом, по Лопушанскому, высшее мастерство актера. Вердикт режиссера — время мертвых, и в последнем предсмертном сне Евлахов-Плотников увидит призрачный парад черных флагов (такую шутку творит с красными полотнищами черно-белое изображение). Вот только в данном случае смерть — это хеппи-энд. «Боишься смерти, старик?» — спросит как-то у соседа по коммуналке, ждущего выселения журналиста, «подражателя Дорошевича-Власова». И сам же ответит: «Ты не бойся, это ничего».

Вадим Рутковский, СНОБ.ру