Завтра будут отмечать 80-летие со дня рождения Элема Климова.
О режиссере-классике для «Сеанса» написал Андрей Плахов.
http://seance.ru/blog/elem_klimov_80
Последний идеалист


9 июля исполняется 80 лет Элему Климову. Вот уже десять лет его нет в живых, а из режиссуры он ушел еще раньше, став последней жертвой, которую киноискусство принесло советскому режиму.

Он был человеком поколения, к которому принадлежали и Андрей Тарковский (старше на год), и Василий Шукшин (старше на четыре года), и Лариса Шепитько (младше на пять лет): все они были «детьми войны». Это была вторая волна, расшатавшая основы тоталитарного кинематографа. Первую составили фронтовики, но они вскоре примкнули младшему, более радикальному поколению.

Судьба оказалась почти ко всем жестока: Василий Шукшин умер в сорок пять, Андрей Тарковский дожил до пятидесяти четырех, Лариса Шепитько, жена Климова, погибла на самом взлете, когда ей было едва за сорок. Климов пережил их всех, но жизнь эта оказалась не менее трагичной.


Его ранние фильмы — шестидесятнические комедии или полукомедии «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен», «Похождения зубного врача» — до сих пор любимы народом. Поздние картины любить сложнее, но не уважать нельзя. Первой фирменно климовской киноработой стала «Агония». Это кино об импотенции власти и гуляющих рядом с ней бесовских силах, толкающих Россию на тоталитарный путь. С нее для режиссера началось хождение по мукам.

Ее неоднократно снимали с полки, объявляя о выпуске в прокат, но каждый раз, словно по мановению костлявой руки Распутина, укладывали обратно. Однажды «Агония» пробилась на неофициальный показ в Канн, но исчез микроавтобус «Совэкспортфильма», в котором везли коробку с пленкой. Французская полиция нашла коробку в кювете: угонщикам она не пригодилась. Когда фильм наконец увидел свет в изуродованном виде, он уже не мог стать сенсацией.


С тех пор «легкая муза» совсем перестала окрылять режиссера: его жанром стал трагический эпос. Жена погибла, едва приступив к съемкам «Прощания с Матерой». Эту картину снял Элем Климов, и она принадлежит им обоим. Он прощался не только с патриархальным микрокосмом уходящих традиций, но и с обостренно модернистским миром Ларисы Шепитько.

При советской власти Климов успел снять еще один фильм — «Иди и смотри». К тому времени лучшие мастера в лице Андрея Тарковского и Алексея Германа превратили образ войны из монументального в интимный. Элем Климов, делая свое «Иваново детство», возвращает войне утраченную грандиозность. Но это грандиозность не батальной героики, а тотального безличного зла. Теперь этот фильм изучают в английских школах как классику художественного анализа природы насилия.


В 1986 году Климов становится лидером кинематографической перестройки. Ее пафос был романтическим. Ее деятели взялись соединить несоединимое: провозгласили рыночную реформу в киноиндустрии и в то же время пытались возродить мечту революционного авангарда об идеальном искусстве и идеальном зрителе. Выступив в роли «народных мстителей», ополчившихся против партократии и цензуры, они полагали, что народ сделает свободный выбор, отвергнет развлекательное кино, сделав своими кумирами Тарковского и Бергмана. Для них стало полной неожиданностью, когда публика потребовала грубых зрелищ.

Эту потребность кинематографисты удовлетворяли поспешно и неумело, и вскоре зритель вообще отвернулся от отечественного кино, предпочтя Голливуд, даже второсортный. Те же, кто остался патриотом, выбрали из советского арсенала не Шепитько и Муратову, а Данелию и Гайдая.

Но революция V съезда Союза кинематографистов СССР не была напрасной, кинематограф освободился от догм и запретов. Киноперестройка обеспечила как минимум десятилетие почти неограниченной свободы. Как ею воспользовались кинематографисты, привыкшие к перманентному сопротивлению или попыткам обмануть цензуру,— другой вопрос. Почти все старшее поколение режиссеров, а за ним и среднее увязли в затяжном творческом кризисе. Исключения лишь подтверждают правило. А казус Климова словно нарочно был придуман для того, чтобы подвести черту под советским кино.


Казалось, у него было все, чтобы поразить человечество каким-то грандиозным достижением: талант, опыт, бескомпромиссность. Плюс административный ресурс и внимание всего мира, загипнотизированного перестройкой. Его «Мастера и Маргариту» и другие суперпроекты готов был в ту пору финансировать Голливуд. Но Климов так к ним и не подступился. Достаточно скоро он ушел в тень и с общественной арены, предпочтя одинокое, почти затворническое существование.

Он единственный, кто не получил от перестройки никаких дивидендов — ни студий, ни домов, ни должностей. И он единственный, кто действительно пострадал как художник — а отнюдь не низвергнутые с пьедестала Бондарчук с Ростоцким. Те, считая себя жертвами чуть ли не якобинского террора, продолжали работать. Жертва Климова, находившегося на взлете, в апогее творческой формы, была абсолютно добровольной, а его выбор — свободным. Будучи на самом верху перестроечной пирамиды, он первым почуял гниль в ее основании. И не захотел участвовать в ее стремительном оползании в потребительство. Он остался идеалистом, которому в царстве прагматиков делать было нечего.