Трудно быть Германом

Валерий Кичин

Судьба Алексея Германа в кинематографе, по российским меркам, и уникальна и типична: она трагическая и счастливая одновременно.

В искусстве кино состоялся великий мастер, титан. И мы говорим об этом на основании всего четырех фильмов; ни один не выходил на экраны нормально, спокойно и премьерно - как заслуживают картины такого уровня. "Проверка на дорогах" на десятилетия залегла на полке и вышла крошечным тиражом, когда уже стала историей даже ее стилистика. "Двадцать дней без войны" застенчиво шли по окраинным кинотеатрам. "Мой друг Иван Лапшин"  пролежал в карантине несколько лет, и только спустя годы его стали наконец показывать по телевидению - выяснилось, что перед нами одно из сильнейших произведений мирового кино. "Хрусталев, машину!" - первый фильм Германа, официально отправленный на Каннский фестиваль, там был принят с недоумением, но потом вышел в прокат уже с серьезным успехом у прессы - правда, не в России, а во Франции.

И вот на основании всего этого имя Алексея Германа в стране звучит как имя безусловного и безоговорочного классика.

То, что классик, титан, мастер, видно в каждом кадре. Такого проникновения в эпоху, в ее вещный мир и в ее подкорку, нет больше нигде. Герман умел схватывать нечто, носившееся в воздухе. То парадоксальное, что категорически противоречило здравому смыслу, но было присуще стране и времени. Он открыл секрет, как передать на экранах нашу генетическую память.

При этом он брал время врасплох: неприбранным, непричесанным, в минуты неприкрытой неказистости. Передавал его шумы, скрипы, шорохи. Его почти всегда черно-белое изображение проявляло, как в ванночке фотолаборатории, смутные, бликующие, мерцающие, почти призрачные образы людей ушедших эпох. Эти образы пронизаны печалью и любовью. При этом пространство своих картин Герман никогда не снабжал указателями, не навязывал нам поводырей, которые могли бы растолковать смысл увиденного. Он оставлял непривычный зрителю простор для его собственной эмоциональной и мыслительной работы - просто доводил жизненный материал до концентрата, делающего раствор "неотобранной жизни" доступной для анализа. Актеры должны не "показывать" и не "входить в образ" - должны жить.

Алексей Герман: В другой жизни я мечтаю стать белой лошадью

Известно, что лучше всего воскрешает прошлое запах - он мгновенно возвращает к жизни целый мир воспоминаний. Так вот,  Алексей Герман умел невозможное: он на экране передавал запах времени. Это запах нищеты и безнадеги 30-х годов. Пряные и дымные запахи тылового Ташкента, где раненые фронтовики чуть оттаивали душой. Запахи зажатой в тиски, но - жизни, когда и во мраке общей хмурой бдительности чудом пробивались живые ростки,  робкие лучи света: человеческая природа все равно брала свое.

Сыщик из УГРО в "Лапшине" ловит банду с такой безнадежной усталостью, что ясно: если кого и поймает - то случайно. В таком режиме в фильмах Германа существует вся страна: если что и произойдет хорошего - случайно. И во всяком случае, вопреки обычаю: удачи никто не ожидал. Человек и страна - в постоянных контрах. Страна вечно против человека, человек вечно должен пробиваться через ее коросты, путы и вериги к свету - но при этом готов отдать за нее жизнь.

"Двадцать дней без войны" - великий фильм о войне, в котором не стреляют и совсем нет героики. В нем ищут человеческого тепла, от которого в этой беспрерывной войне с врагом внешним и внутренним остались редкие искры - их надо разглядеть, надо умудриться не погасить, и тогда можно согреться, но только на миг. А потом - опять в бесконечную стужу.

Если человечество выживет, оно по Герману будет изучать трагический процесс своего вымерзания.

Алексей Герман: Трудно быть Германом

Все четыре фильма Герман построил на материале, ему предельно близком. Выйдя из советской "номенклатурной" семьи писателя Юрия Германа, он в фильме "Хрусталев, машину!" тщательно воспроизводит этот удивительный, нечеловеческий  быт, набитый ненужным антиквариатом, похожий на музей, где жить нельзя. И опять-таки этот странный, неказисто роскошный, нежилой быт становился метафорой жизни, где даже ее всевластный тиран кончался жутко и грязно, без подобающей торжественности, кряхтя и пукая на каком-то убогом топчане.

Эти экранные образы застревали в памяти и там переплавлялись в образ эпохи - советской или постсоветской, совершенно неважно, потому что характер страны и ее людей менялся мало. Не сняв о постсоветской России ни одного фильма, Герман умудрился ее провидеть, исчерпывающе предсказать.

Герман - классический пример художнического самоедства. Трудности его характера вошли в легенды, работать и с ним и ему самому было мукой. Он добивался совершенства. Сцена в промерзшем вагоне из "Двадцати дней без войны", где Алексей Петренко в роли летчика ведет свой бесконечный монолог, снималась действительно в промерзшем тряском вагоне. Потому что звук, свет и поведение персонажей в таком вагоне неуловимо другие, чем в декорации, пусть даже самой тщательной и достоверной. Съемки затягивались на годы, шедевры рождались не в муках даже - в отчаянии, в беспросветности, в титанических трудах. Наверное, так строились египетские пирамиды: циклопический памятник, какой нельзя построить с помощью современной техники, возведен мускульным усилием, габаритов и мощи которого не охватить умом. Гигантский по замыслу фильм "Хроника арканарской резни" по повести Стругацких "Трудно быть богом" снимался тринадцать лет, конца съемок не было видно. Есть документальная картина Антуана Каттина Playback о съемках этого фильма, где его автор пытается прорваться сквозь хаос российского кинопроизводства, создать из всеобщего сюра нечто концептуальное и гармоничное. Индустриальное по природе искусство у нас по-прежнему делается "на коленке", когда не работает все, что должно работать, и мертво все, что должно изобразить жизнь.

Как-то Алексей Герман рассказал о том, как на нашей студии не могли напечатать качественный черно-белый негатив. В век цвета - он не мог добиться нормальной черно-белой графики. Философская фантасмагория Стругацких в кино должна была выйти к обобщениям такого масштаба, что не могла не рухнуть под собственной тяжестью - замысел превышал возможности. То, что виделось режиссеру, оказалось неподъемным для системы.

Как заверяет сын мастера Алексей Герман-младший, пятый фильм его отца скоро выйдет на экран. Но ясно, что последний мазок в живописном полотне сделает уже другой человек - а стало быть, это будет другой фильм.

Алексей Герман прожил среди нас 74 года и 7 месяцев. Мастер античных масштабов. Титан.