26 июля 2013 года в НИИ киноискусства состоялась встреча, посвященная Московскому Международному кинофестивалю, которую организовал наш журнал. Участие в обсуждении приняли члены отборочной комиссии ММКФ, независимые кинокритики и кинематографисты. Мы публикуем краткую версию стенограммы, беря всю ответственность за монтаж на себя, поскольку полная версия составляет 117 тысяч знаков. Смысл такой версии – в итогах встречи, с которыми может ознакомиться каждый. Но мы публикуем и полную стенограмму, разделив ее на несколько частей. Мы призываем читать полную версию, в которой можно найти самые неожиданные подробности.
Напоминаем, что в нашем журнале не принято литературно обрабатывать устную речь – мы делаем лишь первичную, самую необходимую правку, но не более того. Все речи участников расшифрованы «как есть», кроме речи Антона Мазурова, который пожелал отредактировать свои речи сам (с незначительной, уточняющей правкой).

Материал подготовили Роман Навескин, Султан Усувалиев.
Корректура Саши Мороз.
Фотографии Дмитрия Локтева.

Краткая версия.
полная с фотографиями: http://www.filmsense.ru/?p=2073



Султан Усувалиев: Коллеги, спасибо, что пришли. К нашей встрече я прочел более ста статей про фестиваль и не увидел ни одной концептуальной. По сути, фестиваль – это ребус, карта, которую создают те, кто его программирует. И одним из дел кинокритика, человека профессионального, является разгадывание этой карты: движений, тенденций и концепции фестиваля. Но наша критика этим не занимается. Поэтому от лица нашего журнала я хотел бы поблагодарить команду фестиваля за работу, почему-то в прессе этого делать не принято.

Зачем мы здесь собрались? Чтобы откровенно поговорить о фестивале – нас интересует только он. Он не нам принадлежит. Очевидно, что это – дитя Советского Союза, и нас интересует конкретное воплощение этого духа, если выражаться метафорически, на современном этапе. Мы здесь не для того, чтобы быть за или против, меньше всего я хотел бы, чтобы наша встреча была конфликтной. Я прошу вас на этой встрече забыть о себе и подумать о фестивале.

Андрей Плахов: Я немного расскажу об истории этого обсуждения. Оно возникло из фейсбука. Когда закончился фестиваль, я напечатал пост, в котором поблагодарил всех кинозрителей и кинокритиков, которые все-таки анализировали программу. И поблагодарив тех, кто писал, я получил ответ от Антона Мазурова, который написал, что фестиваль нуждается в реформировании. Он прислал текст своей статьи, написанный год назад, я прислал ему текст своей статьи, который я писал еще 10 лет назад (смех в зале). Это сохраняет актуальность и по сей день, и это можно обсуждать. В этот момент в дискуссию удачно вмешался Султан и предложил собраться и обсудить концепцию и программу Московского фестиваля для публикации в журнале Film Sense. По-моему, вышла неплохая оказия. Обсуждаем мы, прежде всего, то, что в компетенции отборщиков, потому что обсуждение более глобального свойства, я так понимаю, Кирилл, может состояться несколько позже, когда будут доступны первые лица фестиваля, которые отвечают за организационные вопросы. Естественно, какие-то организационные вопросы будут затронуты, потому что мы понимаем, что программа и эти вопросы могут быть взаимосвязаны. Последнее, что я хочу сказать для начала – то, что Виктор Матизен предложил четыре вопроса для обсуждения:

Зависит ли качество конкурса ММКФ от усилия отборщиков или же дело не в них?
Как сделать программистов фестиваля ответственными перед киножурналистами за качество картин, предлагаемых на пресс-показах?
Может ли один отборщик обслуживать несколько фестивалей без потери качества работы?
Нужна ли периодическая ротация отборочной команды? Если да, то какова должна быть периодичность?
Кирилл Разлогов: Давайте я представлю членов отборочной комиссии и структуру, по которой она организована. У нас есть люди, которые отвечают за конкретные разделы программы. Оля Шишко, здесь присутствующая – это «Медиа Форум» (арт-директор «Медиа Форума» ММКФ. – FS), который идет в рамках Московского фестиваля, но в выставочном варианте. Рядом со мной Гриша Либергал, который вместе со своими коллегами отвечает за документальную программу. Прямо передо мной Наиля Гольман, которая в единственном числе, но в многочисленной группе студентов ВГИКа формирует программу короткометражных фильмов (с этого или прошлого года мы проводим конкурс короткометражных фильмов). Вокруг каждого члена отборочной комиссии есть довольно большой круг консультантов. Мы часто обращаемся к сотрудникам Института, где мы находимся, особенно к страноведам, по вопросам, связанным с фильмами из тех стран, которыми они занимаются. Марина Торопыгина занимается специфической вещью: она смотрит фильмы в интернете, все, что онлайн и что для нас, пенсионеров, представляет несколько большие технические трудности и большой стресс, и только после ее предварительного отбора это попадает дальше, в круги своя. Петра Шепотинника я могу вам не представлять, он еще занимается связями с общественностью. Ася Колодижнер, член отборочной комиссии, занимается еще и всякими печатными изданиями, с этим связанными. Великая отсутствующая Ира Павлова занимается российской программой. И тут же надо сказать, что между членами отборочной комиссии нет абсолютного согласия по всем вопросам: мы так же полемизируем, спорим друг с другом.

Марина Торопыгина: А Женя Тирдатова?

Разлогов: Сейчас скажу. Что касается Жени Тирдатовой, это имеет даже содержательное значение, потому что картины, ею отобранные, последние два года получали главные призы фестиваля, притом, что они вызывали очень серьезные сомнения у других членов отборочной комиссии, в том числе и у меня. Казалось, она отбирает совсем «неправильные» картины, и эти картины два года подряд оказываются победителями.

Петр Шепотинник: Нет, ну ту картину, по-моему, отобрали вы – испанскую, предыдущую.

Разлогов: Нет, испанские картины была два года подряд (Брат – Венесуэла, Волны – Испания. – FS), а в прошлом году была картина английская, где мы не учли некоторые особенности и обозвали ее грубым словом (Отбросы. – FS), которое потом перекочевало как общий эпитет по отношению к Московскому фестивалю. Хотя Junkhearts можно было перевести совершенно по-другому, значительно более эстетично, но никто из нас не подозревал, что именно эта картина окажется победительницей и в руки наших коллег журналистов попадет такой козырь по части «отбросов», которые собирает Московский фестиваль и даже дает им главный приз (смеется).

Ася Колодижнер: Кирилл, скажите, пожалуйста, про очень важного члена отборочной комиссии, которого среди нас, к сожалению, уже больше нет.

Разлогов: Естественно, огромную роль в нашей работе играл Владимир Юрьевич Дмитриев. В первую очередь, как человек, который составлял практически все ретроспективные показы. Поэтому один из вопросов – что будет с ретроспективами теперь, когда нет Дмитриева?.. Мы будем продолжать сотрудничество с Госфильмофондом и, если получится, с Музеем кино – надеюсь, он год еще просуществует после недавних битв. Но ясно, что ретроспектив будет в известной мере меньше. Кроме того, Владимир Юрьевич, кроме последнего года, когда он был прикован к постели и практически все делал из дома, когда он смотрел картины, он мне очень помогал таким классическим художественным вкусом – мы с ним были адептами классики в первую очередь, и нас современное кино зачастую не устраивало с его эксцессами. Сейчас я остался один в этом смысле и пытаюсь лавировать, не имея могучей его поддержки.

Кроме отборочной комиссии, существуют группы, которые работают с каждым членом отборочной комиссии по дополнительному отсмотру материалов, потому что мы получаем чудовищное количество фильмов – полторы тысячи. Есть система консультантов по странам, которые, как правило, живут в этих странах, и в качестве благодарности от нас имеют такую скромную вещь, как приглашение на фестиваль в качестве гостей на несколько дней, иногда – оплату дороги. Некоторые помогают нам бескорыстно. Поэтому на самом деле в системе отбора фильмов и программ фестиваля участвует, по меньшей мере, порядка 50 человек на более-менее постоянной основе.

Антон Мазуров: Я тогда продолжу Кирилла Эмильевича, поскольку он так прекрасно все представил, что мне уже стало стыдно, я хотел бы сказать: «Действительно спасибо вам» (cмех в зале).

Шепотинник: Нам чаще становится стыдно от твоих статей. На какое-то короткое время, правда.

Мазуров: Я в принципе тогда действительно высказался. Спустя год я посмотрел ещё один фестиваль, прочитал свой текст злополучный, и, в общем, у меня есть два варианта: или стоять на своем (и я готов расширить этот текст), или извиниться перед Кириллом Эмильевичем и всем коллективом и сказать: «Был неправ, вспылил»; и на этом мы чудесно ещё посмакуем прекрасные подробности Московского фестиваля, проходящего уже много лет, и все будет дальше двигаться так же, как и двигалось. Но мне кажется, что это бессмысленный путь, просто потому, что даже на уровне ситуации в течение одного года от одного фестиваля к другому в современной кинематографии очень многое меняется, появляется много каких-то радиосигналов или визуальных сигналов, которые надо ловить, – и фестиваль, с чего начал Султан, выстраивает некое радиополе, чтобы он эти мог сигналы ловить.

Я в свое время учился хирургии. Первое правило ургентной хирургии в учебнике Вишневского связано с сортировкой раненых: если систематизация этой сортировки правильно организована, смертность понижается на порядки. Смертность фильмов на Московском фестивале (качество программы тоже обсудим) очень высока.

Шепотинник: Что ты имеешь в виду под этим достаточно расплывчатым термином?

LDA_2070Мазуров: Сейчас объясню. Есть статистическое общее количество фильмов. И есть какая-то их систематизация в виде программ, хотя она еще должна топографически быть к этому привязана, а здесь вся топография в одном месте. По моим представлениям, эта махина, которая называется ММКФ, особенно после совершенно бредового статистического отчета Никиты Сергеевича на закрытии про тысячи гостей на Московском фестивале из ближнего и дальнего космоса, вызывает ужас. Да, здесь многое представлено, да, здесь можно проявить интерес – в зависимости, условно говорю, от ценовой категории вашего уровня, но – причем здесь фестиваль?

Современный фестиваль – это механизм. Он должен быть про что. И соответственно, от стратегии выстраивания структуры – тактика и результат. Мы что хотим? Просто показать побольше фильмов и Никиту Сергеевича порадовать? Освоить бюджет? Мы хотим сами вокруг этого кормиться, lifestyle свой поддерживать? Мы хотим этого? Или мы хотим стимулировать отечественную кинематографию для того, чтобы здесь рождались какие-то мысли, идеи и кинематографисты выходили осененные? Концентрировать эти идеи тематически или идеологически на чем-то определенном, а не разбрасывать по столу все, что есть, красивыми кучками. Или мы хотим представить индустрию? Есть киноиндустрия, это (вокруг нас) – Институт кинематографии, кинематография – это не только кино, это всякие разные процессы: от бизнеса до рефлексии. Московский фестиваль таковым не является, это – чудовище не структурированное.

Естественно, тут возникает несколько вопросов, и первый – как из этого выйти? Первый вопрос для меня, который у Матизена, к сожалению, не прозвучал, потому что по умолчанию понятно, что это нерешаемый вопрос, а мне кажется, он решаемый, если сконцентрировать волю внутри себя и решить. Естественно, многие со мной не согласятся, в том числе я услышал Асино мнение на эту тему. Михалков! Да? Некая такая фигура «общенационального масштаба». Можно считать его прекрасным человеком, можно считать его одиозным комическим персонажем, сервильным клевретом нынешней власти. Михалков – это такая данность, которая навсегда? Вы будете с Михалковым работать, пока у него усы не отвалятся? Надо решать! Если у вас есть понимание, что Михалков дает возможность осваивать этот огромный бюджет (это огромный бюджет, ребята), это одно. Если Михалков – это некая символическая фигура, то она не может быть вечным символом «перестройки нового мышления». Поэтому надо понять, вы хотите дальше с ним работать, или вы хотите сгенерировать идею, найти в себе мужество, и часть из вас пропадет из этой команды и сообщит Михалкову, что новое понимание современного кинематографа и представление его на Московском фестивале предполагает, что он как президент уже в корзине, в «отбросах» – junkheart.

Предположим, решили вопрос с Михалковым и даже оставили «фестиваль Михалкова». Второй вопрос – про что этот фестиваль? Кому он адресован? Что он должен сделать? И это самый важный вопрос, который не решен. И тут есть очень много путей. Фестиваль существует не в безвоздушном пространстве, несмотря на то, что искусственно это безвоздушное пространство усилиями вашей команды создано. Потому что этого фестиваля в контексте мировых фестивалей нет. Сейчас прошел Одесский фестиваль, который сейчас набирает обороты гораздо интенсивнее, как молодой живой организм. Как ни странно, при всей местечковости, «приморскости», «украинскости», фестиваль более молодой, активный, развивающийся, динамичный. И он понятно про что, понятно, как он встроен, как он влияет на украинскую национальную кинематографию. Московский фестиваль на российскую кинематографию не влияет никак, это совершенно очевидно. Стратегически конкуренцию с Кинотавром вы не решили: как сделать так, чтобы то, что применительно к российской киноиндустрии в целом и к российскому кино (к любому: полнометражному, документальному, короткометражному) в рамках Московского фестиваля, имело смысл в конкуренции с Кинотавром, потому что существование Кинотавра – не для борьбы, а для индустрии. Его нельзя никак отрицать, закрывать глаза. Или то, что у них – так называемая «чернуха», а у вас, так сказать, «Иисус» и ретро в буденовках (мне очень понравился фильм)? Короче говоря, не понимаю. То есть основной вопрос: «Про что фестиваль?» – привязан к вопросу: «А что он по отношению к российской индустрии?» Эти вопросы у вас не решены и приблизительно.

Я в принципе хотел бы найти что-то позитивное для себя. Не потому что «критика ради критики». Но я реально не нахожу. Я люблю все, что связано с документальной программой (правильно перевели во 2 зал), хожу, смотрю, нигде столько документального кино не смотрю. Но это – единственное, что я могу произнести как постоянный позитив. Хотя мне стыдно было, что основной фестиваль, позиционирующий себя как самый крупный, не показал, вне зависимости от эстетического качества (я помню комментарий Либергала) ни Ходорковского, ни фильмы про Pussy Riot, которых снято три, а показано в мире уже два. Это – позорище! Я понимаю – Михалков, но это – позорище. Когда он говорит, что у нас гомоэротическая тематика не подцензурна при всех текстах, которые он произносит, а политическая – не существует такого кинематографа? Не имеют ли эти картины отношения к России, к людям, которые приходят смотреть или просто к вашей гражданской совести? Всё, простите.

LDA_2076Наталья Нусинова: Худшее, что мы можем сделать сейчас – это начать обижать и обижаться. Это – не разговор личный, мы все коллеги и плывем в одной лодке, и я надеюсь, что все более-менее нормально к друг другу относимся. Существует некая проблема, эта проблема называется Московский фестиваль. Это не претензия к отборщикам, к нашим уважаемым коллегам, которые все – высококвалифицированные люди. Но существует уровень Московского фестиваля, который на сегодняшний день стал почти катастрофическим, и это абсолютно очевидно для всех. Никому не надо это объяснять. Я совершенно не согласна с претензией по поводу Никиты Михалкова, что вот они сейчас взяли все и его скинули. Это не смогли кинематографисты, которые на своем съезде его переизбрали, а он сказал: «Божья роса». Это – чепуха. Мы живем в какой-то данности, мы должны в ней работать. В этой данности на Московском фестивале есть документальное кино, «Свободная мысль», и никому не надо объяснять, что эта программа на абсолютно другом уровне, чем весь Московский фестиваль. И второе, на что ходили все и все смотрели, – это были ретроспективы, которые действительно курировал всеми уважаемый покойный Владимир Юрьевич. Это были два Монблана Московского фестиваля, возвышающиеся над огромной низиной.

Дело в том, что можем сделать лично мы? Все вместе. Я бы, например, хотела бы попросить Гришу Либергала, чтобы он рассказал, как он отбирает программу, потому что его программа – самая лучшая. Может быть, мы поймем, что можно сделать, чтобы что-то изменить.

Григорий Либергал: Хорошо. Только давайте я коротко. И, во-первых, не Гриша Либергал, потому что есть Сережа Мирошниченко и присутствующий здесь Гоша Молодцов, вот это – три решающих голоса. И, во-вторых, есть как минимум четверо, кто ротируется, правда, не по нашей воле, а по обстоятельствам. В этом году дебютировало четыре человека в качестве отборщиков, и очень удачно, надо любой ценой сохранить их на следующий год. С Мирошниченко мы начали это делать 8 лет назад. Изначально, как это ни парадоксально, в совершенно привилегированном положении, потому что мы пришли на пустое место. До нас легендарной документальной части Московского Международного кинофестиваля не было аж 22 года, поелику ее по глупости просто закрыли – и все. И все, что бы мы ни сделали, все бы восприняли на ура, потому что тогда не было ни АРТДОКФЕСТ’а, ни Beat Film Festival, ни Центра документального кино, а в Москве была такая пустыня. Хотите посмотреть документальное кино? Ну поезжайте в Екатеринбург или Санкт-Петербург, или еще куда подальше – в Амстердам, что ли. И мы имели возможность выбирать, находясь вне всякой конкуренции. Да, у меня совершенно бешеные связи в мире (именно в мире) документального кино, благодаря предыдущим 25 годам работы. Мне достаточно легко вытащить на премьеру в Москву картину, которую не отдадут в Венецию, потому что мы ее попросили. Но год за годом я вижу, что становится все труднее и труднее добывать эти картины, потому что конкуренция растет. Мы оказываемся во все более конкурентной среде и, слава богу, что в мире документальное кино сейчас на подъеме и нам хватает возможностей набрать два-три-четыре десятка по-настоящему сильных и репрезентативных картин. Но вся история того, например, как мы в этом году добывали российские фильмы, это – тоже показатель, да? С трудом добывали.

Нусинова: Престиж Московского фестиваля в отношении документального кино за те годы, что ты этим занимаешься, он…

LDA_2079

Либергал: Безусловно, возрос. Но тут еще опять же есть элемент элементарной «везухи». На «Оскарах» 2011 года, вручаемых в 2012 году, из пятерки номинантов три было из программы предыдущего Московского фестиваля. Это способствует росту репутации, как вы считаете? На «Оскарах» 2013 года за 2012 год четыре из пяти были из программы Московского фестиваля, и Оскара взял победитель конкурса Московского фестиваля, и BAFTA взял он же. Это способствует росту авторитета Московского кинофестиваля. Но те, кто занимается не ретроспективами, а основным конкурсом фестиваля – они совершенно в другой конкурентной, деловой, экономической среде, и они воюют на другом поле. Им в определенном смысле значительно трудней. Все.

Виталий Манский: Я считаю документальную программу Московского фестиваля действительно лучшей секцией фестиваля, бесспорно, и лучшей не только по программированию, но и зрительскому вниманию. Дело в том, что документальная программа возникла 8 лет назад как программа внеконкурсная, и она показывала призеров мировых фестивалей. То есть она приглашала победителей Амстердама, Лейпцига, Неона и т.д. Естественно, возможность московскому зрителю – и интегрированному, и держащему ухо во внимании – посмотреть в хорошем зале в хорошей проекции отдублированную картину, которую нигде более он посмотреть не может, безусловно создавала аудиторию 5 зала, всегда. Затем, когда пошли разговоры о создании документального конкурса, я лично относился к этому с опасением, потому что я боялся, что в угоду конкурса исчезнет та самая «Свободная мысль», которая и для меня лично, как для профессионального человека, была важным инструментом моего смотрения. Но фестиваль поступил мудро: он сохранил «Свободную мысль». Что же касается конкурса, Наташа, здесь тут же возникли те самые проблемы, которые существуют и в игровом большом конкурсе, потому что конкурс Московского фестиваля требует премьерности, а премьерность… Как раз конкурс сразу стал слабее. Он сразу потянул всю документальную программу чуть-чуть вниз. Притом согласимся, что даже не все российские картины принимают для себя решение все-таки показаться в конкурсе Москвы. Даже российские, не говоря о международных. И вот, если бы международная конкурсная документальная программа строилась бы не на мировых премьерах… Все мы понимаем, что не только с Венецией, но и с Амстердамом, Лейпцигом, да и Краковым, пожалуй, московский документальный конкурс соревноваться не сможет. А вот если бы мы говорили о российской премьере, безусловно, уровень картин, отобранных в конкурс, кратно бы вырос. Это позволило бы половину «Свободной мысли» вывести в конкурс. Это такое мизерное имиджевое поражение при таком количестве имиджевых приобретений, что просто не хочется это доказывать. Это же относится к конкурсу главному.

LDA_2083Алексей Юсев: Меня зовут Алексей Юсев, я кинокритик. Дело в том, что я давно за этим вопросом слежу. И обнаружилстранную закономерность, что всегда и во всем Михалков упоминает, что «наш фестиваль – это фестиваль категории «А». Поэтому, когда он говорит (Михалков. – FS), что был в Пекине, был главой жюри, да, там потрясающие фильмы, очень высокий уровень, позвонил Кириллу Эмильевичу Разлогову: «Как же так?» — а он говорит: «А это не фестиваль категории «А», а вот у нас – категория «А», премьерный». Тут, как я понял, возникло своеобразное общее мнение, котороеникто не оспаривает, что действительно уровень Московского кинофестиваля – достаточно невысокий. Но я бы хотел обратить внимание, как это транслируется в массы, какую информационную историю имеет сам уровень фестиваля. Собственно Михалков, он везде озвучивает такие фразы. Я вот специально принес (Алексей Юсев показывает лист бумаги. – FS), если кому интересно, здесь много вопросов, в том числе (цитата из наследия Михалкова. – FS): «И, по словам Разлогова, которым у меня нет повода не доверять, конкурс на ММКФ уже давно приблизился к уровню, скажем, Берлинского кинофестиваля». Далее, тут еще, Кирилл Эмильевич говорит в прошлом году: «ММКФ конкурирует на равных с фестивалями в Локарно, Карловых Варах, Монреале и Сан-Себастьяне». На заседании у Мединского в этом году было, что мы приближаемся к Берлинскому, Каннскому, Венеции. Собственно, Кирилл Эмильевич в своей книге указывал на то, что мы входим уже почти в четверку. Вот я хочу понять: как мы приближаемся и что это такое? Как Ахиллес к черепахе, да? То, что я сказал, это все – аргумент, который выдвигается членами отборочной команды плюс Михалковым, это –оправдывание фестиваля в глазах Минкульта. И это все транслируется на страну, то есть «Московский кинофестиваль – это один из мировых ведущих фестивалей, входящий в мировую элиту».

LDA_2104Виктор Матизен: Я не собираюсь обсуждать весь Московский фестиваль целиком, влияние Михалкова и т.д. Меня интересовали сугубо локальные вещи, связанные с моим собственным смотрением кино на фестивале. Мне всегда казалось, что если кинофестиваль хочет иметь приличную прессу, он должен показывать такие фильмы, которые нравятся прессе. Вкусы кинопрессы достаточно известны. Я говорю именно об этом – угодить вкусам прессы. Это в принципе дело не такое уж сложное. Но тем не менее, мы каждый раз видим огромное неудовольствие по поводу того, что показывается на показах для прессы. Иной раз я прихожу, я не понимаю, для чего мне показывают этот фильм – он что? Это что, лучший голландский фильм всех времен и народов? Или лучший тайваньский фильм всех времен и народов? Что он вообще собой представляет? Просто кому-то он понравился, кто-то его взял и считает необходимым, чтобы я его посмотрел. Поэтому я высказал достаточно простую вещь: каким образом можно повысить ответственность программистов за то, что они нам показывают?

LDA_2106Шепотинник: Я могу тебе объяснить, это очень простой вопрос, я даже не понимаю, зачем мы его обсуждаем. В пресс-показы входят картины, которые входят в основной конкурс (в этом году их стало меньше, потому что мы исключили конкурс «Перспективы») плюс все картины конкурса документального кино. Туда же включаются картины, которые представляют каждую из частей наших программ, голландскую, в частности, португальскую программу, и те картины, которые мы по договоренности с правообладателем имеем право показать еще один раз. Здесь я с Антоном принципиально не согласен: как раз коммерческая ценность нашего фестиваля в этом смысле растет, хотя бы если просто смотреть на элементарные выкладки – сколько от нас требуют денег. Что касается русских картин, опять же я с тобой абсолютно не согласен, потому что самые интересные русские картины прошлого года были как раз на Московском фестивале. Я имею в виду фильм Орда, я имею в виду, как бы к этой картине ни относились, Последнюю сказку Риты и фильм ДухLess, который наши замечательные критики, во главе, не буду называть, с кем… И поэтому я ни в коей степени не хочу здесь ни в чем оправдываться, потому что я сам прекрасно знаю недостатки Московского фестиваля – и объективные, и субъективные. И, наверное, никто не упрекнет меня в равнодушии к тому, о чем вы говорите. Потому что то, чем мы занимаемся уже 12 лет… Честно говоря, я каждый раз думаю – а не хватит ли вообще этим заниматься? Но, как ни странно, эта дискуссия побуждает меня делать это дальше. Твои претензии в данном случае совершенно беспочвенны, потому что это – на самом деле самое интересное, что к нам попало, и то, что мы можем показать.

LDA_2081Виталий Манский: Вы знаете, мне кажется, мы обсуждаем частности, которые не продвигают нас к сути вопроса. Суть вопроса такова, что сам факт, что сами отборщики фестиваль проводят эту дискуссию, в общем, снимает большую часть претензий к ним. Люди хотят разобраться в происходящих процессах. Это же не революционные матросы пришли к Московскому фестивалю с требованием «Выходите, мы с вами сейчас…» Нас пригласили, они хотят с нами это обсудить. Значит, это здоровая ситуация внутри профессионального сообщества. Не знаю, когда менеджмент Московского фестиваля решится на подобный жест, хотя многие проблемы как раз оттуда исходят, из другого офиса. Я, как отборщик своего фестиваля, знаю, что мы сталкиваемся с серьезной конкуренцией. Мы какие-то фильмы, которые хотим, не получаем. Но, в отличие от меня, который сам себе хозяин, у отборщиков Московского фестиваля есть хозяин. Тут вступает в силу такой момент. Фестиваль – это праздник. Вы пойдете на праздник к человеку, которого вы… как бы не очень, так сказать… любите, давайте так, любите? Наверное, вы подумаете, и, может быть, не пойдете. Вот у них хозяин, которого не все любят как в России, так и за пределами России. И еще есть ряд обстоятельств, которые им мешают. Ну что, Плахов не может картину выбрать? Он выберет картину лучше Каннского кинофестиваля. Но ее дадут Плахову? Плахову лично дадут – дома посмотреть (смех в зале.)

Матизен: Я считаю, что у каждого отборщика имеется ресурс, который он вырабатывает в течение определенного количества лет. После этого рыскать с молодой яростью становится просто невозможным. Это касается очень многих должностей. Это – объективная генетическая усталость. Поэтому я очень сомневаюсь в том, что эта конкретная команда найдет в себе силы сделать то, о чем, допустим, говорит Антон Мазуров (я не говорю про мои локальные претензии). Команда нуждается в ротации. Разумеется, не всех сразу. Все вы – очень квалифицированные люди, всех я вас очень уважаю. Тем не менее, этот фактор существует. Кроме того, когда вы нюхаете очень большое количество продуктов, то в конце концов у вас стирается нюх, вы перестаете отличать очень плохой запах от очень хорошего.

LDA_2115Плахов: Можно я скажу, раз уж зашел разговор о ротации? Это не так, Виктор. Неважно, что мы думаем о Михалкове, о его «Медиафесте», но руководство фестиваля, насколько мне известно, заинтересовано в ротации отборщиков. И например, тот факт, что в этом году мне предложили работать на Московском фестивале (а я не работал на нем несколько лет) – это одно из проявлений этого факта. Кроме того, подобное предложение поступило не только ко мне, но еще к некоторым нашим киноведам, кинокритикам гораздо более молодого поколения. И совершенно не исключено, что кто-то из них присоединится к этой команде в следующем году, если мы вообще, конечно, будем работать. Таким образом, этот вопрос постоянно находится в сфере обсуждения, причем инициатива исходит, как ни странно, сверху. Мало того, мне кажется, что возможно существование двух команд, которые будут работать параллельно в нормальной творческой конкуренции. Это абсолютно не какая-то закрытая общность людей. Повторяю, я вообще сюда пришел спустя 3 или 4 года отсутствия. И я многое вижу совершенно новыми глазами, и даже широко открытыми глазами, потому что некоторых вещей я не подозревал, потому что, когда я отошел от фестиваля, то я увидел многое со стороны.

Я знаю соображения Антона Мазурова. В сущности, он повторил то, что написано в его статье, что-то добавил. Я могу сказать, что на 90% с тем, что содержится в его высказываниях, я практически согласен. Другой вопрос – как повернуть и позиционировать все эти выводы для того, чтобы что-то реально изменить. Потому что некоторые рецепты, которые нам предлагаются, в общем, действительно революционны, но мало реалистичны, скажем так.

Что касается реформирования фестиваля: посмотрев на все это дело свежим взглядом, вот что я подумал. За это время, что фестиваль продолжался, а я за ним следил уже не так тщательно, стало гораздо больше фильмов. Как раз с этим связано очень много претензий. Это довольно странно для меня выглядело, потому что как раз раньше, Кирилл, нас упрекали в том, что у нас слишком много фильмов, потому что за каждый фильм нужно платить (транспортировка, дополнительные расходы). В конце периода подготовки фестиваля мы стремились максимально ограничивать количество картин и брали самое-самое необходимое. Сейчас ситуация как будто бы обратная, т.е. фильмов стало намного больше, в том числе за счет конкурса короткометражных фильмов. Тем не менее, нас упрекают (и теперь уже не руководство фестиваля, а именно журналисты) в том, что фильмов слишком много, невозможно в этом сориентироваться, это какая-то каша, это какой-то огромный поток фильмов и в этом потоке нет структуры. Отчасти могу согласиться, что действительно структура несовершенна. Например, программа «Вокруг света» (которая так тупо называется) уже теряет свой смысл, когда есть «Секс, еда…», и Голландцы, и Португалия… Наверное, эту структуру нужно каким-то образом преобразовать. То, что мы ликвидировали «Перспективы» – это эксперимент, пока мы не знаем, хорошо это или плохо. Кстати, никто об этом не сказал – улучшило это фестиваль или ухудшило, это тоже предмет для размышлений. Это, что касается структуры. Я думаю, что тут предстоит еще очень серьезная работа. Сегодня фестиваль на каком-то этапе, когда действительно нам ясно, что надо что-то менять.

Мазуров: Фестиваль должен быть про что. Для чего нужен этот фестиваль, по мне? Чтобы помочь национальной кинематографии встроиться в мировой контекст. Каким образом? Да, показываем хорошие программы, хорошие фильмы. Но конкурс должен быть другой. Надо поставить две границы: одна граница – возрастная для режиссеров, другая граница – дебютная. Первый, второй фильм – и больше ничем не заниматься. Московский фестиваль нужно сориентировать на поддержку молодых и на поддержку молодых здесь. И то, что говорит Виталий про документальный конкурс и премьерные показы документального российского кино здесь – это очень серьезное подспорье, в том числе для конкуренции с Кинотавром, потому что Кинотавр этим всерьез не занимается. Он иногда берет в конкурс какой-то фильм живых классиков (тихий смех в зале, поскольку Антон Мазуров намекает на самого Виталия Манского, фильм которого Труба участвовал в конкурсе Кинотавра–2013. – FS).

Плахов: Говорилось об отборе и о трудностях отбора. Конечно, мы сталкивались с такими ситуациями, когда, например, один американский фильм, который, возможно, был бы фаворитом Московского фестиваля, ушел в итоге в Карловы Вары. Другой фильм ушел в Венецию… Ну, что тут можно сказать: естественно, это вопрос имиджа фестиваля, и в значительной степени это зависит от нас, в значительной степени не от нас, но ясно, что пока имидж фестиваля не будет подниматься хоть как-то, мы будем эти фильмы терять. Безусловно. Вот, скажем, Карловы Вары. По-моему, Алексей Медведев все время приводит в пример фестиваль в Карловых Варах. Да, это прекрасный фестиваль. Программа – я там был недавно – если она и лучше Московского Фестиваля (мне уже трудно объективно судить), то очень ненамного. И дело совершенно не в программе, а дело в удивительной атмосфере, которая на этом фестивале существует. Там действительно чувствуешь себя расслабленно, комфортно… Как мне сказала одна критикесса из Петербурга про Московский фестиваль: «Когда я приезжаю сюда, я уже чувствую стресс, чувствую стресс, такой негатив, такую депрессию…» Москва сама по себе тяжелый город. Плюс этот «Октябрь». Плюс все эти еще обстоятельства… В итоге ты чувствуешь агрессию, которая в тебе нарастает, и ты уже не можешь с ней справиться. Она переноситься на фильмы, фильмы начинают тебя раздражать. Если еще это окупается тем, что тебе удалось посмотреть какой-то шедевр, тогда, может быть, ты расслабляешься как-то от счастья, но это происходит не всегда – в итоге накапливается это ощущение. Атмосфера – это то, как мне кажется, чего фатально не хватает Московскому фестивалю, и пока этого не будет, большинство проблем будет оставаться, даже если не будет Михалкова… И почему Карловы Вары выиграли какое-то состязание с Москвой? Потому что они сумели привлечь к себе международную прессу.

Екатерина Тарханова: Я написала в «СК-Новости» статью, которую не могу назвать концептуальной, но размышляла именно о тех проблемах, которые были заданы изначально. На фестивале я года с 1975-го. Со школы, когда стали отпускать. С тех пор, как стала кинокритиком, структура фестиваля для меня стала совершенно отчетливой. Как нормальный кинокритик, я давно изобрела для себя структуру Московского кинофестиваля. Который, собственно, создан именно для таких, как я. Была ретроспектива Кассаветисса, Любича, Феррери, в этом году Коста-Гавраса… Вокруг этого я начинаю выбирать другие фильмы: из программ «8 1/2», «Ателье», «Трех возрастов», из самых разных ретроспектив. Почему я вынуждена строить такую структуру для себя? Потому что я давно не посещаю конкурс. Вообще. Очень много замечаний было про конкурс на фейсбуке. Многие высказывались, что, например, у Кинотавра конкурс – это такое фестивалеобразующее звено. Сходили, потом поговорили. А на Московском фестивале все бродят вроде как неприкаянные. Бродят действительно те, кто приходят только за сенсациями. Те, кто приходят за кино, бродят по своим местам и получают огромное удовольствие, в том числе от работы каждого из отборщиков. И это вавилонское смешение, по-моему, прекрасно. Я серьезно это говорю, без малейшей иронии. Может быть, в этом году был чуть-чуть перебор с количеством разных программ.

И последнее. Будучи уже пожилым человеком, я абсолютно убеждена, что, ну, как он называется? Господин президент фестиваля никуда не денется, все безнадежно, революции не будет, но это вовсе не значит, что у конкурса не может быть концепции. И в словах Антона я услышала одну любопытную вещь. Господин президент фестиваля на данный момент постоянно агитирует за самодержавие, православие, народность. Это его любимейшая идея, которую он озвучивает, ну, сами понимаете, во всех видах. А если рассмотреть ее под современным, сегодняшним углом зрения? Когда самодержавие – это власть, православие – это религия, а народность – это фактически, национальный вопрос. И посмотреть, как все эти проблемы решаются в разных концах Земли. То есть, как раньше у фестиваля был девиз «За мир и дружбу между народами, за…»

Многие хором: «…за гуманизм» (смешки со всех сторон).

Тарханова: «…за гуманизм и прогресс». Сейчас легко можно сделать эти три понятия – власть, религия и нация – именно структурообразующими для конкурса. Тогда уже все станет ясно. Например, ислам, буддизм, иудаизм, православие – кстати, очень много фильмов Коста-Гавраса касались этих тем.

Шепотинник: Совершенно верно.

LDA_2126Андрей Шемякин: Во-первых, у фестиваля есть определенная история, и он унаследовал очень многие из проблем, которые были раньше. Причем не проблемы, которые решаются. Это проблемы, которые внутренне связаны с эволюцией фестивального движения в целом и в кино конкретно. Что было? Вот начнем, к примеру, с 1985-86 годов – все хорошо помнят это время, кроме, может быть, совсем молодых. И примерно года четыре-пять ушло на реструктуризацию, на восполнение недоданного, возвращение себе нормального человеческого облика, на отказ от идеологии. Мысль о деидеологизации фестиваля мне до сих пор дорога, и она очень много чего продвинула. То есть, примерно где-то с 1986 года… Я вообще, очень внимательного готовясь к сегодняшнему обсуждению, посмотрел прессу 1987 года. То, что в частности писалось в «Искусстве кино», – Андрей Степанович участвовал в дискуссии. А Петр ее записывал. (Петр Шепотинник пожимает плечами. – FS). В третьем номере уже за 1988 год был результат, и очень серьезный. Потом была дискуссия в 1993 году. И вот в 1993 году – как раз год во многом переломный, почти во всех отношениях, в том числе и в политическом – возник очень серьезный вопрос и такое страдание, я бы сказал, массовое в наших рядах: «Почему нас не пускают в Европу? Почему мы не нужны Европе?» И тогда еще Владимир Юрьевич Дмитриев великолепно иронизировал по поводу того, почему… Он осмелился сказать критические слова по поводу Спайка Ли, которого страшно защищал Шлегель. То есть сместился полюс, у нас вправо, в мировом кино – влево, Берлин немедленно подхватил общий левый слоган Московского фестиваля, каким бы он ни был. И дальше наступил период вне времени. Не безвременья, не просто такой выживаемости, которая была, конечно, в 1996 году, в эпоху больших денег, которые на фестивале, кстати, совершенно не сказывались, черномырдинских больших денег, очень короткий был период.

И когда, собственно говоря, начался новый виток Московского фестиваля, он нам казался уже не в межвременье, а между двумя концепциями. Одна называлась «мы – самые лучше, мы собираем у себя тех, кого гонят и преследуют на других фестивалях, в том числе за идеи» – совсем неглупая была концепция, Андрей об этом очень точно писал уже в последние годы по разным поводам. А другая концепция – очень сильно давили в начале девяностых, чтобы фестиваль отказался от класса «А», стал Фестивалем фестивалей, и, слава Богу, вот такое вот обозрение: давайте, наконец, мы действительно будем продолжать восполнять недоданное и чувствовать себя в мировом контексте, ни на что не претендуя, но в то же время имея возможность всех судить свысока. Тонкая была идея, и вот ни ту, ни другую концепцию до конца фестиваль в новых возможностях не реализовал. И тогда возникла идея третья, концептуальная, которая называется так: «Всем сестрам по серьгам». Учесть все возможные зрительские интересы. Об этом уже говорил и Антон, и Катя, и здесь я с вами согласен – когда одни программы начинают мешать другим. В принципе, в нынешнем Московском фестивале это ощущается. Желание расчертить все по клеточкам, чтобы учесть в принципе все. И решительным образом этому противоречит развитие современного кино, о чем, опять же, говорила очень точно Катя, что видно без всякого додумывания в документальном конкурсе и в «Свободной мысли». То есть приоритеты сегодняшнего мирового процесса, безусловно, улавливаются на разных фестивалях, происходит определенная конкуренция, у каждого фестиваля своя ниша. Берлин – не Венеция, Венеция – не Канны, и так далее. Мы оказываемся уже в новом межвременье, уже европейском, и невольно здесь возникает желание изоляционизма от противного: «А теперь давайте докажем, что все наше и все нам доступно». Естественно, этому противоречит реальная практика. Поэтому мне кажется, что первое – я об этом твержу в разных инстанциях, пока все без толку: Московскому фестивалю, особенно в связи с людоедской темой смены поколений, мне кажется, очень важно набрать мастерскую по фестивальному менеджменту. По всем аспектам. Чтобы мастера учили, как это делать.

Во-вторых, что такое фестиваль? Помимо того, что это институция, бюджет – любим мы считать деньги в чужих карманах… Отлично. Возникает вопрос не об институции, а о драматургии. Вы вспомните, что на тот момент, когда кончились на какое-то время партийные догмы (о догмах я еще скажу два слова) – многопартийные догмы теперь имеют место быть, они тоже мешают. Получается следующее. Прошла первая неделя – мы ждем, когда будет следующая. На следующей обещано то-то. Потом то-то. То есть, все время ожидание не просто абстрактных европейских хитов, а знание, что именно здесь будет показано, ребята, давайте обсуждать – и у каждого могло быть свое мнение по этому поводу. В принципе, к нам это привезут. Сейчас в обзорной ситуации фестиваля, такой, качающейся, нет этой внутренней интриги, нет внутренней прожилы. То есть, в принципе, все есть, но когда это все ловить – это твое личное дело. Вот здесь как раз я за драматургию. Потому что, да, каждый имеет полное право бродить по фестивалю, выстраивать себе личный тайм-тэйбл, но тем не менее, все-таки это – уже работа не столько отборщиков, сколько фестивального менеджмента в целом. Потому что попадая, нужно не только чувствовать, что ты родной-близкий, потому что атмосфера ушла совершенно, но нужный, что именно тебя и ждали. Потому что лучшие фестивали делаются именно так. Но кроме этого, что не просто так: пришел – тебе историю расскажут. Вот фестиваль – это именно история. Первая треть, следующая треть и последняя треть. Где фильм-сюрприз? Казалось бы, простейшие вещи, детские, но они работают.

LDA_2108Разлогов: Во-первых, очень показательно, что две из программ фестиваля, которые для меня являются приоритетными, здесь не были упомянуты вообще – это «Медиа Форум» и короткометражные фильмы. Короткометражки – это то, где формируется новое поколение, то, где тренируются какие-то совершенно новые представления, и там, где рождается и новая отборочная комиссия Московского фестиваля, потому что Наиля [Гольман] – самый молодой член нашей команды, и она именно занимается вот этим, и мои студенты в большом количестве смотрят эти короткометражки и отбирают их. И у этого типа кинематографического участия Московского фестиваля есть перспектива врастания в мировой кинопроцесс, поскольку есть конкурс европейский, который состоит из победителей конкурсов разных фестивалей короткометражных фильмов, куда нам еще очень трудно будет пробиться. Но пробьемся. Вторая – программа «Медиа Форум», где мы как бы были и оказались первопроходцами, потому что через 5 лет после того, как мы начали «Медиа Форум», появилась аналогичная программа в Санденсе, а еще через 5 – в Венеции. И это та часть нашей программы, которая всегда высоко оценивается очень узкой прослойкой специализированной прессы, которая об этом пишет. И мне очень трудно бывает убедить менеджмент фестиваля в том, что это программа нужна.

Во-вторых, мне хотелось бы немножечко защитить Никиту Сергеевича Михалкова, потому что человек, который настолько не лезет в программу, не навязывает абсолютно ничего и не цензурирует тоже ничего… Его интересует три вещи: некоторые отечественные картины, и то – не все, и открытие-закрытие, и вот эта раздражающая показуха тоже мне не очень нравится, которая нравится Первому каналу, начальству. У меня была за всю историю только одна серьезная дискуссия, когда у нас была возможность пригласить на открытие и дать приз за вклад великому индийскому актеру Амитабху Баччану, и он сказал: «Нет, потому что критика напишет – опять какого-то индуса приволокли, даже нормального голливудского актера не могли найти». То есть опять-таки оглядывался на то, что скажет пресса, хотя, скажем, Дитер Коссликтанцевал с великим индийским актером, Болливуд очень актуальный и т.д.

Ну и, конечно, есть две основные культуры, на которые рассчитан Московский фестиваль и от которых он зависит. Одна культура – государственная, которая требует надувания щек, тем не менее, государство имеет право требовать, потому что фестиваль полностью оплачивает, хотя это не касается непосредственно цензуры. Я должен сказать, что те претензии, которые были насчет Ходорковского и Pussy Riot, это скорее моя самоцензура, чем указания сверху. Я, конечно, учитывал, как это отзовется на личных отношениях Никиты Сергеевича с Владимиром Владимировичем и так далее, но я сам воздержался от этого, прекрасно понимая, что все равно эти картины будут показаны. Это – моя самоцензура. Другое дело, что в своем существе есть вторая культура, которая отлична от государственной. Это – культура, которую я в свое время назвал новорусской. Это элита, звезды, журналы, Vogue и так далее, которые создают свою специфическую атмосферу, свои критерии, что такое хорошо и что такое плохо.

Когда говорят, что в ММКФ должна быть концепция конкурса, то надо помнить: одно из определяющих условий этих самых 14 фестивалей, которые якобы класса «А» – то, что не может быть концепции конкурса. Это конкурс полнометражных фильмов без концепции. Если есть концепция, ты попадаешь в соседние фестивали, которые тематические, которые идут по совершенно другому разряду. Конечно, внутри нас она может существовать, эта концепция. Самая смешная история, с этим связанная – что у нас было в свое время, незадолго до моего ухода с фестиваля, очень жесткое противостояние с Ренатом Давлетьяровым, связанное с тем, что жюри в середине фестиваля обратилось к директору, мол, очень слабый конкурс, вот не можем мы это смотреть, абсолютно невыносимо. В конкурсе была картина Коктебель, была картина Спасти зеленую планету корейская, которая считается чуть ли не нашим главным открытием, и была картина Асгара Фархади Танцуя в пыли, которого тогда еще никто не знал, которого мы в известной мере открыли. Сейчас, посмотрев ретроспективно эту программу, я с ужасом понял, что это была одна из самых сильных конкурсных программ за всю историю ММКФ, а усталость жюри была вызвана простой вещью: картины все были пессимистические, мрачные, тяжелые, и психолочески люди не смогли выдерживать эту нагрузку. Поэтому каждый раз, когда мы с вами собираем конкурсную программу фестиваля, я думаю о том, что сплошной набор пессимистичных фильмов, он… У нас тогда очень сильное жюри было, у нас все были чуть ли не живые классики – не то, чтобы случайные люди. И единственный вопрос, который здесь не обсуждался, над которым можно было бы подумать, состоит в том, что обсуждения фестиваля в прессе, в фейсбуке обнаружили резкое расхождение между оценками отечественной критики и отечественного сообщества и международными оценками.

Нусинова: Вопрос по поводу международной прессы. Вы ее приглашаете, и она не приезжает, или почему ее нет? Потому что повышению престижа ММКФ, безумно низкого, может способствовать зарубежная пресса. Почему ее нет?

Разлогов: Сейчас я расскажу о внутренней технологии. Когда речь идет о трате денег, первая категория – это внутренний эффект. Если речь идет о приглашении звезды, то это абсолютный приоритет, потому что это внутри страны произведет нужное впечатление. Что касается зарубежной прессы: формально зарубежная пресса есть, но это зарубежная пресса представителей газет, которые уже работают в Москве, это – зарубежная пресса, которая довольно много аккредитована, не интересуется фильмами, содержанием фестиваля, она интересуется скандалами с Михалковым, отношениями Михалкова с Путиным. То есть они аккредитованы, но они не являются специалистами. Специалистами являются четыре члена жюри ФИПРЕССИ и люди, которые занимаются нашим кино регулярно.

Плахов: Дело в том, что ММКФ постоянно экономит свой бюджет и очень неохотно выделяет его на то, чтобы как-то радикально увеличить количество зарубежных журналистов, то есть этот бюджет очень ограничен. В результате: сколько человек мы можем пригласить? Пять-шесть. Это смешно, правильно? Я имею в виду настоящих кинокритиков, не тех, которые аккредитованы здесь, это само собой, они бесплатно проходят. Второе – даже когда пытаешься поговорить с какими-то серьезными людьми и попытаться их затащить на ММКФ, они уже не хотят, потому что они уже отвыкли… Они едут в Канны, в Локарно – это уже привычка, выработанная традиция, которую надо ломать очень решительно. Для этого нужен бюджет. Обязательно. Потому что иначе никто не приедет за свой счет.

Мазуров: У Московского фестиваля нет ничего, кроме слова «Москва». Понятно, что Локарно – «пьяца Гранде» – смотровой зал под открытым небом на 8 000 мест, Венеция – сам город на воде, понятно, что везде что-то есть, своя особая фенечка. Канн изобрёл красную дорожку. В том виде, в каком она существует — потрясающий совершенно механизм. Нужно переделать концепцию, нужно забыть о категории «А». Можно перечислять всё, что угодно – это не фестиваль категории «А». Надо переделать концепцию, пересмотреть её и сбросить «Октябрь». Надо переезжать… в связи с тем, что происходит в Москве. Вы посмотрите, что происходит в Карловых Варах. Старые залы, там неудобно сидеть, эти стулья, там надутый зал, там эти старые ретро-советские какие-то вещи. Они этого не стесняются, потому что есть атмосфера – есть фестиваль. Переезжайте в Парк Культуры, в Музеон и в ЦДХ. Это большое пространство, оттуда никто не уйдёт. Можно надуть эти залы, это недорого – я знаю расценки, знаю, какое количество компаний эти надутые залы вам на любом месте поставят. В общем, не надо сидеть и продавать билеты по 450-600 рублей в один душный кинотеатр. Это же чудовищно. Нет такой цены билетов в Европе. Стандартная цена билета в Венеции, в Берлине – 9-10 евро. А здесь люди… Мне как бы неудобно: приходят, такой фильм, а им 450 рублей, дороговато.

Разлогов: 400 рублей – это и есть 10 евро.

Мазуров: Мне кажется, Музеон, ЦДХ и Парк Культуры – это решение проблемы. То место, та структура и то самоощущение фестиваля, которое есть, делают его не фестивалем. Нужна маленькая фенька. Вы вспомните ролик Карловарского фестиваля. Я каждый год его жду. Как он сделан! Та единственная звезда, которая приезжает (там тоже немного звёзд), снимается в ролике. Этот ролик все 10 лет снимает один и тот же человек, он кино никогда не снимал, это рекламный режиссёр. Это чёрно-белый блестящий с иронией сделанный ролик, его можно отдельно показывать в кинотеатре. Там, кстати, есть ролик с Михалковым…

Манский: Антон, где ирония и где Московский фестиваль, в конце концов? Все, что ты говоришь, касается присутствия вот такого директора, вот такой организации всего фестиваля. Мы сейчас общаемся с людьми, которые эту ситуацию изменить не могут в принципе. По большому счету Кирилл Эмильевич (если его суммировать коротко) сказал по анекдоту. Врач выходит и говорит: «Больной перед смертью потел? – Потел. – Очень хорошо». Мы находимся в такой же ситуации: больной потел, и это прекрасно, но он уже умер. Его можно возродить, но тогда нужны арт-директор, новая концепция, новое место. Тогда эта команда будет думать: «А» или «B», или «С»; Музеон, кинотеатр или подворотня, городская свалка, я не знаю – они придумают эту концепцию и будут ее продавать. В этой концепции, в этом менеджменте ничего сделать нельзя, ну тебе же ясно, четко и деликатно объяснил Кирилл Эмильевич.