Юсов. Как его может не быть?

Не стало патриарха операторского искусства Вадима Юсова

Всех нынешних отечественных операторов в той или иной степени можно счесть учениками Вадима Ивановича, даже тех, кто снимает совершенно иначе. Основываясь или отталкиваясь от его манеры, неписанных правил, все они прошли школу, традиции которой он по-рыцарски хранил и развивал. Сам Юсов был и есть школа.

Думаю, не деградировало единственное из кинематографических ремесел – операторское дело, оттого, что последний из могикан из последних сил держал планку профессии. Со всей академической взыскательностью, обстоятельностью требовал от учеников, коллег полной отдачи.

Юсов - это «Иваново детство», «Солярис», «Андрей Рублев», «Не горюй!» и «Они сражались за Родину, «Прорва» и «Паспорт». Непостижимо, эти картины сняты одним оператором. Его уникальная особенность – умение полностью раствориться в замысле режиссера, стать его медиумом. Манера универсала Юсова радикально меняется в зависимости от соавтора: Тарковского или Кончаловского: Шукшина или Данелии, Бондарчука или Дыховичного. Природный «синематографер», как пишут в американских титрах, он не операторствует - работает на картину.

При этом Вадим Иванович оберегал и отстаивал самоценность профессии. Как никто другой, понимал, что именно оператор - создатель зрительного ряда картины. Что все коллективное кинематографическое сотворчество, энергия многолюдной площадки стянуто в зрачок его сосредоточенной камеры.

Юсов напрочь был лишен самолюбования, увлечения технологическими штучками, изысками, сверхракурсами. Без внешних эффектов писал светом в кадре, игрой светотени менял настроение. Сегодня изображение перешло на цифру, и картинка во многом зависит от обработки фильма в лаборатории. Юсов не любил цифру. Изображение для него было живой художественной средой, которой впечатлялась пленка.

Он был автором изображения.

В отличие от богатой живописной манеры Рерберга, Лебешева, Юсов – более академичен. Классицист, он предпочитал работать в суровом стиле («Они сражались за Родину»), хотя в «Совсем пропащем», «Андрее Рублеве», «Борисе Годунове», «Прорве» не боялся пышной, экспрессионистской манеры. Но при всей экспрессии его отличало абсолютное чувство меры и гармонии. Он строил миры, камерные и космическую бесконечность. Вместе с камерой был на Руси, мучительно выходящей из средневековья в предсмутную грозовую эпоху, на поле битвы Великой Отечественной, в сталинском ампирном абсурде, в разорванном постсоветском «промежутке», в будущем, которого не было. И в этом визуальном вымысле исторической правды было больше, чем на страницах учебников.

Да, он был интеллектуальным оператором, умел фантазию обуздывать точным, почти математическим расчетом, ловил гармонию хрупкой атмосферы сцены и не расплескивая, переносил внутрь кадра. Ольга Суркова записала один из рабочих диалогов Тарковского и Юсова во время «застольной» репетиции съемки сложнейшей сцены «Соляриса». В этой лаборатории безудержная фантазия режиссера обуздывается взвешенным, я бы сказала, инженерным подходом оператора, которому нужно мечту превратить в материю кадра. Тарковский предлагает, чтобы в солнечном кадре по небу пронеслось облачко. Юсов объясняет: то, что заметно глазу, на экране не видно. Он строил мост между замышляемым и снимаемым. Для него операторское мастерство сродни конструкторскому – необходимо найти единственно возможное оригинальное решение и приспособления, как его воплотить.

60 лет в кино. При всем необъятном опыте не говорил: «Я знаю». До последнего дня жизни, пренебрегая регалиями и наградами, фанатично разгадывал тайну профессии. Поэтому ему никогда не было скучно: работать, учить, оценивать фильмы молодых.

В этом году нас покидают лучшие. Герман, Балабанов, Тодоровский… Юсов. Я наблюдала замечательный дуэт: Тодоровский и Юсов во время работы жюри. Отношения – нежнейшие. Спорщики упрямейшие. Вадим Иванович подначивал непреклонного Петра Ефимовича: «Забыл, Петя, как во время своего диплома моей операторской тележкой завладел?». Тодоровскому крыть нечем, он смеется и уступает. В минуты передышки взахлеб вспоминали студенческие годы. Они — однокурсники, ученики великолепного оператора Бориса Волчека. Рассказывали, как после войны камер не было, и операторы защищали дипломы… на бумаге, прорисовывая кадры.

Он мог говорить о сущности профессии нескончаемо. Но помнил, что у оператора свой, недосягаемый для других способ рассказа – камера: «Фильм каждого киномастера его монолог». Значит, будем смотреть юсовские «монологи» еще долго.

Вот камера соскальзывает с эфемерного лица Хари в брейгелевский пейзаж. К замерзшей реке, охотникам с собаками, вороне на застывшем дерево, суетным человечкам на льду… Камера не останавливается заныривает в этой чужестранный мир, ощупывает его морозный воздух. Холодно.

Одна из последних работ Вадима Ивановича – «Подстрочник» Олеге Дормана –выдающийся портрет эпохи через монолог Лилианы Лунгиной.

Олег ДОРМАН, режиссер:

– Другие люди имели право писать о Вадиме Ивановиче, и мысль, что это остается делать мне, делает мое горе совершенно отчаянным. Есть на съемках такой миг, когда все выходят из павильона и техники гасят последний, дежурный свет. И пространство, только что бывшее миром, становится непроглядной, гулкой, страшной тьмой. Вот так я сейчас чувствую. В Юсове было все, что делало в моих глазах кинематограф - это довольно глупое, суетливое, пошловатое занятие - искусством. Он был великий мастер в средневековом смысле слова, и, как настоящие художники, ценил мастерство, а не вдохновение. "Знаете, когда говорят "гениальный оператор" - мне смешно, - говорил он. -В этой профессии нет места гениальности. Вот кто гений (тут он снял с шеи мобильник со встроенной фотокамерой, тогда еще новинку, и показал мне) - так это люди, которые изобрели это". Когда я позвал его работать вместе, в этом был особого рода задор и риск: справлюсь ли я прославленным или он со мной. Конечно, я предполагал, что не может человек, создающий такое изображение, как Юсов, оказаться тяжелым. Но и не робеть было бы странно. Мне не пришлось ни справляться, ни утверждаться. Первое, что он сказал - "мы все служим замыслу, а режиссер, разумеется, знает его лучше, чем я".

С той первой встречи не знаю, что больше поражало меня: его чувство света, кадра и мастерство - или его доброта и деликатность человека такой подлинной, естественной, глубокой интеллигентности, которая только и наполняет это слово смыслом. Он был родом не из художественной среды, папа - лесничий, но какого же высокого достоинства человек. Я читал Ваши дневники, Андрей Арсеньевич, и отзывы о Вадиме Ивановиче. Вы ошиблись. Вы всегда слабо чувствовали человека, больше - человечество. Мне всегда будет жаль, что "Зеркало" и "Сталкера" снял не Юсов, а Юсов снял "Красные колокола" ("Где бы еще я мог снять такие массовки при таких технических возможностях?", он говорил не без улыбки).

В его мастерстве был главный для меня признак искусства: оно было скрытым от зрителя. Естественным, как облако, лист, лицо. В этом смысле, думаю, он сделал шаг вперед вслед за Урусевским, которого боготворил Да, именно вслед - и вперед. И не ослепительные яблоки на песке или дым в яблоневом саду кажутся мне его высшими достижениями (хотя они вошли в историю и вольно мне комментировать), но портреты - и в "Рублеве", и в "Они сражались за Родину", и в "Черном монахе", но невероятная пластика многофигурных композиций, солнечный воздух Москвы шестидесятых, цвета старой Грузии и рука старика на белом кружеве занавески. Это пушкинская естественность поэзии, которая ищет не успеха, а точности.

Он всегда был со мной на "вы", по имени-отчеству, и только в последние два года перешел на "ты". Я отношусь к этому как к высшей награде. Он стал мне родным человеком совершенно независимо от нашей работы и его достижений. Мне никогда не избавиться от тоски и стыда, что я не снял с ним игрового фильма. Мне было горестно оттого, что ему не над чем работать, - а он бы мог. Мне было страшно слушать его рассказы о сегодняшнем ВГИКе. Хотя он никогда, никогда не жаловался. Он был сильный, благородный, добрый человек и великий гений. Я не понимаю, как его может не быть.