Есть такие существа, кинематографисты России, и у них, как сообщает нам официальный сайт Министерства культуры Российской Федерации, есть настоятельная потребность руководствоваться в своих действиях особой этической хартией. Это, вообще говоря, скандал в антропологии.
Столько лет существует наука, а такого уникального подвида homo sapiens, как «кинематографисты России», не заметила. Ведь если этим загадочным существам не хватает для жизни общечеловеческих этических принципов – значит, они какие-то другие: недолюди или, может, сверхчеловеки. Они, кстати, и сами это признают. В «Предварительных предложениях к проекту Этической хартии кинематографистов» сказано буквально следующее: «Мораль имеет религиозные корни, этика — общечеловеческие. Основные этические принципы остаются неизменны на протяжении всей человеческой истории».

Если по правде, то фраза эта взята, конечно же, из какого-нибудь вузовского реферата, но давайте прикинемся, что мы этого не понимаем, и спросим принципиально: господа российские кинематографисты, если этические принципы всегда «остаются неизменны», что заставляет вас модифицировать их под собственные нужды? И почему вы занялись этим именно сегодня? Почему вчера, мастера кинокультуры, вы жили как все, а сегодня хотите жить как «российские кинематографисты»? Вопросы хорошие, но не ясно, кому их адресовать: выложенные на сайте Министерства вордовские документы никем не подписаны. Рождается поэтому гипотеза, что «кинематографистов России» пока не существует — их только хотят вывести, и хартия будет выступать инструментом селекции.

На животноводческие мысли наталкивает сам документ: свобода слова, например, провозглашается там «одним из принципов существования здорового общества». Значит, общество может быть здоровое и нездоровое, а лечить его будут как раз «кинематографисты России» — когда Минкульт успешно их селекционирует. (Чувство языка, конечно, подсказывает, что селекция здесь имеет не столько сельскохозяйственный смысл, сколько лагерный. Селекция — это первая процедура, с которой сталкивались все прибывавшие в нацистские лагеря уничтожения.

Трудоспособные — в бараки; старики, больные и дети — в печь. В наши вегетарианские времена, конечно, все будет мягче: желающие «лечить» — в «кинематографисты России», а стремящиеся делать кино — вон из профессии. Про «лечить» я, кстати, не придумываю, вот цитата из документа: «Пользуясь возможностью данной кинематографом визуализировать свои идеи, они должны взять на себя ответственность за то, что они выражают, и руководствоваться принципом “не навреди”». В общем, процесс понятен: Минкульт проводит селекцию, «кинематографисты России» — санацию. Необходимость ее обосновывается так: «Современное российское общество столкнулось с ситуацией духовного и нравственного регресса, во многом предопределенным ослабеванием творческих импульсов интеллигенции».

Кажется, добавь сюда определение «буржуазной» — и получится революционный документ, тем более что «важнейшим из искусств для нас является кино». Но это только так кажется: в революционном документе слово «регресс» было бы невозможно. Тогда плачевное состояние общества объясняли тем, что оно «еще не» (обучилось грамоте, приобщилось к культуре, встало на путь просвещения). Сегодня общество «больно», потому что оно «уже не»: не желает «формировать гражданскую позицию, основанную на традиционных ценностях и историческом опыте, а также национальном коде российского народа», не хочет «ориентироваться на семейные ценности, преемственность поколений», не стремится придерживаться «идеи соборности, коллективизма, нестяжательства и других основополагающих гуманистических традиций, так полно выраженных в произведениях отечественных писателей и философов». Словом, современное российское общество больше всего похоже на «загнивающий Запад» образца 70-х. Только косноязычные авторы советских культурных манифестов смиренно ждали его смерти, а нынешним столь же косноязычным государственникам приходится селекционировать и лечить. Бог им в помощь!

Потому что помочь им в этом деле могут только сверхъестественные силы, не постижимые для конечного человеческого ума. Конечный человеческий ум, когда рассуждает об этике, со времен как минимум Канта приходит к тому, что она формальна. То есть не раскладывается на набор предписаний типа «не вари ягненка в молоке его матери» или «не прелюбодействуй». Формальная (или «общечеловеческая», как выражается анонимный автор российской кинематографической хартии) этика предписывает всего лишь «поступать так, чтобы максима твоего поступка могла быть всеобщим законом природы». А что это значит в каждой конкретной ситуации, никто, кроме тебя, как свободного ума, определить не может. Намерения ведомы тебе и богу, но уж никак не Союзу кинематографистов.

Все это, в общем, тривиально, и мне, конечно, скажут, что Хартия имеет в виду не этику как таковую, а этику профессиональную. Есть же клятва Гиппократа, предписывающая спасать, несмотря ни на что, а теперь будет клятва российского кинематографиста, предписывающая «способствовать воспитанию чувства патриотизма и любви к Отечеству, особенно у молодого поколения». В чем, собственно, разница? А она, собственно, в том, что врач, когда выполняет врачебный долг, обязан не думать как свободный человек (например, о том, какого злодея он спасает), а исполнять долг. И в этом его, как врача, ценность. В чем ценность недумающего кинематографиста, который, повинуясь профессиональному долгу, «лечит» общество, я не знаю. Искусство — оно же не про долг. Оно — со времен как минимум Канта — про свободную игру воображения и рассудка.

Но не расстраивайтесь: теперь уже не старые времена, как любила повторять героиня «Чеховских мотивов». Теперь у нас есть свобода выбора: «Людям должна быть предоставлена возможность выбора смотреть или не смотреть. И они должны быть проинформированы о том, что то, что они увидят, может потенциально оказать на них негативный эффект». Низкий поклон вам за это, господа российские кинематографисты!