— Вся эта история с образованием нового КиноСоюза — зачем это вам?

— Это очень общий вопрос — зачем, почему. Наверно, на общий вопрос нужно давать какие-то общие ответы. Я бы ответил так: «Доколе?» Точка.

— А кто эти люди, которые с вами в КиноСоюзе? Кого-то из них мы знаем по именам и в лицо, кого-то нет. Насколько велика эта группа людей, как они соотносятся количественно или по своему весу в кинематографическом мире с представителями Союза кинематографистов РФ?

— Знаете, это не ко мне вопрос. Я не готов выступать ни в качестве замерщика, ни какого-то оценщика. Что значит вес, объем, размер? И даже если эти оценки кто-то начнет приводить, вот так случайно, не подумав, то они будут некорректными. Просто мы понимаем, что СК в том виде, в котором он существует сегодня, союзом не является — по целому ряду обстоятельств (даже не всегда связанных с разрушительной деятельностью его нынешнего председателя), просто по факту существования.

  Не может быть союзом организация, в которой четыре тысячи членов из пяти тысяч уже не существуют в индустрии. Они вне индустрии по техническим обстоятельствам, по возрастным обстоятельствам либо еще по каким-то. В новом КиноСоюзе, так же как в СК РФ, будут физические члены. Но их, я полагаю, будет не так много. Не тысячи, во всяком случае. Если их будет пять тысяч, это нас уничтожит моментально.

В первую очередь мы хотим создать союз профессиональных кинематографических объединений, иными словами – гильдий. Смысл в том, чтобы объединить их все.

— Сколько человек примерно в КиноСоюзе?

— Когда заявление о необходимости создания нового Союза перевалило за сто человек, мы прекратили процедуру подписания. Сейчас эти 130 человек автоматически получат удостоверения. Параллельно объявлено о начале приема заявлений о вступлении в КиноСоюз, которые будут рассматриваться раз в месяц правлением.

— Вы говорили, что будете проводить съезды. Вы правда будете называть их съездами?

— Хорошо, будем называть это сходками, маёвками. Мне, например, по барабану, как это называется: съезд, собор или факельное шествие. Я даже не задумываюсь. Давайте будем называть наши съезды крестным ходом — да ради бога.

— А почему Борис Хлебников стал главой Союза? Понятно, что он отличный режиссер, на слуху в России и за границей, но его трудно представить в роли функционера…

— Борис Хлебников является одним из самых ярких представителей нового поколения российского кино, как личность, как режиссер, как фигура. И этот союз создается для них. Уж точно, при всем уважении, не для Рязанова Эльдара Александровича. Я говорю о Рязанове потому, что он выступил учредителем Союза, он помогает не только своим авторитетом и именем, но и своим опытом, советами, участием. Это относится и к Герману, и к Сокурову. Я могу показать распечатку телефонных счетов — вы увидите, сколько реального общения с этими людьми стоит за организацией КиноСоюза. Это не история свадебных генералов.

 Я помню, меня потрясла одна сцена в Гостином дворе. Ясно, что там было срежиссировано что-то вроде проводов Масленицы в колхозе имени Ленина, но начиналось все с картинного выхода ветеранов. Помню совершенно растерянные глаза Шатрова. Я его потом спросил: «А как вас вообще занесло?» Каждый из этих людей — эпоха, а их использовали как ряженых…

  В КиноСоюзе нет ряженых. Люди действительно истосковались по профессиональному общению, диалогу. По площадке, где можно обменяться своими ощущениями. Наступило такое время… В нем есть свои плюсы, но есть и понимание какого-то расчленения сообщества, потери духа товарищества.

  Все, кто захватил советскую эпоху, поминают худсоветы — и не всегда добрым словом. Но мы сейчас, каждый в отдельности, при создании своих картин пытаемся воссоздать эти худсоветы из людей, которым доверяем, что непросто.

— Понятно, почему Михалков вызывает такие чувства. Но вам не кажется, что в какой-то момент всё повернулось против него — даже, удивительным образом, обычные российские зрители? Вам его не жалко?

— Вы знаете, мне жалко людей, пострадавших от лесных пожаров, мне жалко детей, которым по разгильдяйству сотрудников медицинского учреждения вкололи кровь с вирусом гепатита, но мне не очень жалко человека, который бьет молотком себя по пальцам. Он сам довел себя до этого состояния, он занимается саморазрушением. Главная проблема Никиты Сергеевича Михалкова — сам Никита Сергеевич Михалков.

— А у вас нет ощущения, что некоторые из столь единодушно клеймящих Михалкова просто пиарятся?

— Да, это ощущение в каком-то смысле присутствует. Но я думаю, что каждый из нас мог бы более выгодно заниматься пиаром вне контекста создания каких-то организаций. Но мы осознанно приняли решение, что дальше все это терпеть нельзя. Речь идет не о личном терпении, а о том, что возникла российская киноиндустрия без лоббирования профессиональных интересов создателей кино. Это лоббирование должен был осуществлять Союз кинематографистов, который все эти годы если и лоббировал, то интересы узкого круга лиц. Настолько узкого, что его можно назвать одной фамилией.

 И сейчас мы пытаемся, пусть с некоторым опозданием, эту ситуацию изменить, потому что наш кинематограф входит в фазу очень опасных, иногда непродуманных решений, в том числе и правительственных.

 Это не значит, что мы выступаем против создания фонда, но для принятия таких решений нужна экспертная оценка. В этом году после небольшого подъема зрительского интереса к российскому кинематографу он упал с 26% до 14%. Я сейчас говорю очень осторожно, потому что я не социолог, не кинокритик, это не моя тема, я наблюдаю почти со стороны. Но то, что происходит с документальным кино, я знаю, может быть, лучше всех в стране. Это очень опасная тенденция — то, что сейчас происходит. И она уже дает очевидные доказательства пребывания российского документального кино уже не в кризисном, а в посткризисном состоянии. Мы уже, по сути, потеряли школу российского документального авторского кинематографа.

— А можете привести какие-то конкретные примеры?

— Раньше на всех основных фестивалях документального кино мы были как в футболе бразильская сборная — она даже когда не становится чемпионом мира, все равно приезжает как хозяин положения. И даже проигрыш не воспринимается так, как воспринимается проигрыш российского футбола. Мы приезжали большим таким веером: пара картин в главном конкурсе, пара картин во втором конкурсе, какие-то спецпоказы. Уезжали — два-три приза или главный всегда были наши. Это с конца восьмидесятых по начало девяностых. Сейчас, последние года четыре, мы считаем победой, если вообще попадаем на фестиваль, даже не в конкурс. Появлялись яркие режиссеры, появлялись картины, которые шли по всему миру в кинопрокате, наши режиссеры входили в тройки-пятерки-десятки крупнейших мировых авторов документального кино.

  Как входили, так и входят, но новых практически нет. Я смотрю фильмы коробками — сейчас заканчивается отбор на «Артдокфест», я за сезон посмотрел шестьсот фильмов или около того. Есть картины. «Артдокфест» — фестиваль фильмов со всего мира, но на русском языке. Но все, что у нас происходит, происходит вопреки. А те, главные неигровики, эмигрировали либо из документального кино, либо из России.

  Либо и то и другое вместе.

  На «Кинотеатре.doc» был Саша Малинин. И что, его короткая жизнь, человеческая и авторская, случилась благодаря тому, что у нас существует государственная программа по поддержке документального кино? Он хотя бы копейку на одну из трех своих картин получил? К своим двадцати пяти годам, когда он залез в петлю… И не потому ли вообще это произошло?

  Если поднять любой отчет наших чиновников, из него явствует, что государство поддерживает в год четыреста документальных фильмов. Я являюсь экспертом по распределению этих денег в Министерстве культуры. Я на этом экспертном листе, где нужно поставить «да/нет», написал, что мои «да» поставлены только потому, что изменить систему нельзя, деньги нужно раздать. Но я глубоко убежден, что подавляющее большинство из этих картин не состоится, потому что в самом начале пути заложена системная ошибка. Поэтому конец предсказуем — он будет негативный.
   Я уже сейчас вижу, что будет в конце. Более того, я знаю, как исправить ситуацию с документальным кино. Не знаю, как построить адронный коллайдер, даже не понимаю, что это такое. Я понимаю, что это какие-то коридоры в Швейцарии, но что там они разгоняют, не знаю. Но про документальное кино знаю абсолютно точно. Могу в течение двух часов с цифрами, выкладками рассказать, как и что нужно сделать, чтобы через два года ситуация изменилась коренным образом. Подчеркиваю: коренным образом – через два года. При этом не увеличивая финансирования.

— Что нам ждать от «Артдокфеста» в этом году?

— Вообще, подготовка и проведение настоящего фестиваля для меня по эмоциональным затратам абсолютно тождественна созданию фильма. Мы должны держать руку на пульсе, по сути дела, всего мира, потому что иногда всплывают картины на русском языке в самых неожиданных странах. Чтобы не говорить абстрактно: у нас были картины из Канады, Норвегии, Словакии, Израиля, Финляндии, Франции, Германии, Дании. Датская картина очень любопытная будет сейчас, «Танкоград», немецкая – Pink Taxi, очень серьезная работа.
 

    Мы хотим сделать фестиваль, который стимулирует или провоцирует создание более здоровой, конкурентной, правильной атмосферы во всем фестивальном движении. Поэтому у нас жесткие ограничения в конкурсе. Мы объявили, что берем в конкурс: иностранные фильмы — только российские премьеры, российские фильмы — с очень настойчивым требованием премьер. И абсолютно безоговорочный отказ от участия в конкурсе фильмов, премированных на основных российских фестивалях. Мы могли бы совершенно спокойно сидеть на завалинке, смотреть каталоги предыдущих фестивалей, потому что мы закрываем сезон, и спокойно собирать программу. Я абсолютно ответственно заявляю, что мы покажем то кино, которое до нас и кроме как у нас нигде увидеть было нельзя. Поэтому к нам очень интересно прийти, приехать и смотреть кино от первого до последнего дня. И к нам начали приезжать фестивальные директора за свой счет (а обычно фестивальные люди этого не делают), в том числе и потому, что у нас единственный в России шоу-кейс документального кино: они могут в кабинках сидеть смотреть фильмы.

   Мы каждый год ставим какие-то планки, которые преодолеваем. Так, например, стараемся качественно осуществлять проекцию. Сейчас думаем о том, чтобы сделать еще лучше, чтобы люди получали максимальное кинематографическое впечатление от фильма.

   Мы делаем не просто фестиваль, мы создаем площадку для существования российского авторского документального кино. И на наши просмотры приходят для самообразования телевизионные люди, не только второго круга, но и генеральные директора телеканалов и генпродюсеры, и очень популярные ведущие, потому что они понимают, что это площадка, где они могут получить важный для себя опыт.

— Один из ваших конкурентов — «Свободная мысль», документальная программа ММКФ. Как вы к ней относитесь?

— Я очень рад, что в рамках михалковского фестиваля есть документальная программа «Свободная мысль». Это вообще большой подарок и документалистам, и москвичам, потому что они могут в одном месте в течение одной недели посмотреть лучшие картины со всего мира, картины-призеры основных фестивалей. У ММКФ такой бюджет, что он может платить правообладателям за эти показы. Потому что за показ на фестивале картин, получивших призы, нужно платить фиксированную сумму, иногда недетскую.

Но уже несколько лет над этой фантастической программой висит угроза уничтожения, опять же инициированная председателем Московского кинофестиваля, потому что его амбициям не вполне соответствует внеконкурсный показ. Он каждый год с трибун обещает, что будет конкурсный показ документального кино на Московском кинофестивале, якобы по просьбам документалистов. Я не знаю, кто эти документалисты, которые его об этом просят, но ровно в тот момент, когда начнется конкурсный показ, все рухнет, потому что это будет абсолютный клон конкурса игрового кино ММКФ — в него никто не даст картины.

  Фестивалю класса «А» нужны премьеры, но чем же нужно заболеть продюсеру, чтобы он отказал Амстердаму, Лейпцигу, Берлину и поехал почему-то в Москву, где нет ни одного дистрибьютора? Где канал «Культура» покупает фильмы по тысяче долларов за фильм на территорию в сто сорок пять миллионов, а все остальные каналы вообще не смотрят в эту сторону? Поэтому молимся Богу, чтобы сохранилась эта потрясающая внеконкурсная программа «Свободная мысль».

— Ваш фильм «Рассвет/Закат» два года назад принимал участие в программе ММКФ «Перспективы». Почему вы его туда отдали?

— Почему я дал «Рассвет/Закат» на ММКФ? Я параллельно делал две картины. Одну, «Девственность», пригласили в конкурсную программу «Кинотавра», второй раз за все годы сделав исключение для документального фильма (в первый — для «Частных хроник»). «Рассвет/Закат» я показал отборщикам Московского кинофестиваля, они предложили включить его во вторую по значимости программу ММКФ.

   Чтобы было понятно, я готов и впредь участвовать в Московском фестивале. Знаю, что некоторые мои коллеги его бойкотируют. Я был даже на открытии и на закрытии Московского фестиваля и не считаю, что ММКФ — это предмет бойкота.

    Конечно, нужно разобраться в адекватности поддержки государством фестивалей. Наш действительно важный для российской киноиндустрии фестиваль «Кинотавр» получает от государства поддержку в виде, допустим, пяти миллионов рублей, а мало на что влияющий Московский фестиваль, при всем пафосе церемонии открытия, получает шесть миллионов долларов. Мне кажется, эта разница в сорок раз не вполне адекватна. Но это не значит, что нужно поменять цифры местами, просто должна возникнуть нормальная здоровая атмосфера в индустрии.

— Кстати, «Девственность» была одним из немногих документальных фильмов, выпущенных у нас в театральный прокат.

— После «Девственности» сразу вышли еще четыре фильма. Буквально через три месяца мы же выпускали «Рассвет/Закат», потом был «Рерберг и Тарковский», потом «Тайны любви» и «Тайны смерти», то есть всего в тот год пять документальных российских фильмов вышло в прокат.

— «Девственность» окупилась?

— Если формально, то фильм вошел в десятку лидеров ограниченного проката по итогам года. Есть такой термин «ограниченный прокат», он занял там восьмое место и оказался единственным не только документальным, но и российским фильмом. Над ним было «Удушье». А под ним «Класс», по-моему.

— Вы связываете этот относительный успех с темой картины? Почему вы выбрали именно такую тему, «Дома-2»? Почему крен в такую массовость, попсовость, китч даже?

— Если вы хотите поговорить на эту тему, в следующий раз приходите. Можно встретиться и поговорить о документальном кино. Потому что коротко это абсолютно бессмысленно.

— Хорошо. Вернемся к КиноСоюзу. Насколько я понимаю, у вас не будет государственных денег. Как вы собираетесь осуществлять собственно поддержку кинематографистов?

— Ну, вообще государство, в лице президента и премьер-министра, заявило, что готово поддерживать российские общественные организации. Помните, когда стали закрывать международные общественные организации, президент Путин сказал, что у нас есть свои, российские — их мы и будем поддерживать, а тех, кто шакалит у посольств, мы не очень... Вот мы, российская общественная организация кинематографистов, мы не шакалим у посольств. Мы созданы для того, чтобы защищать интересы российского кинематографа, российской культуры. Мы рассчитываем на помощь в том числе Российского государства в проведении этой деятельности. Общественная палата имеет специальные гранты для общественных организаций, мы на это рассчитываем. И мы получили небольшую помощь от частного бизнеса, от патриотически настроенных людей, вдумчивых, правильных людей, и мы рассчитываем на такую помощь.

   Пока существуем за счет собственных ресурсов. Так или иначе, у каждого есть какая-то студия. Скажем, заявления принимаются в помещении Российской киноакадемии, которая вручает главную национальную премию «Ника». Кстати, мы также хотим поставить вопрос о том, о чем неустанно говорит Михалков-Кончаловский, — что раскол в кинематографическом сообществе был начат его братом, когда он создал собственную дублирующую, конкурирующую киноакадемию — «Золотой орел». Вот это точка раскола. Когда сейчас Михалков пытается кого-то упрекнуть в раскольничестве, пусть внимательнее смотрится в зеркало по утрам.

— И вы действительно рассчитываете на государственную помощь?

— Я скажу так — если государство не даст нам ни копейки, мы все равно будем существовать, и будем не менее эффективны. Но государство уже начинает понимать, что наша организация — серьезный союзник государства, партнер в решении государственных проблем. Государство, надеюсь, начало понимать, что в другом месте — бездонная дыра.

— А почему вы так уверены, что оно поймет?

— Просто я верю в наше государство. И персонально в руководителя государства. И я понимаю, что они люди занятые и не всегда вникали до конца, но очень многие события их заставляют вникать. В конце концов, зачем им вагонами денег поддерживать кино, которое потом работает против них?

— По-моему, сейчас, наоборот, очень жестко отбирают фильмы, которые поддерживаются государством, — они должны быть как минимум патриотическими. И в таком случае, что значит «работает против них»?

— Тогда нужно капитально отмотать и определиться, какое государство пытаются создать на территории Российской Федерации. Если идти по пути модернизирования, заявленного президентом, это одно государство. А если по пути, заявленном не вполне обозначенными людьми, восстановления имперского самодержавного стиля и сути существования — тогда мы ни вместе, ни по отдельности этой структуре не нужны. Тогда вообще не важно, что снимать, ведь в Северной Корее не важно, что снимают: сняли один фильм, строем всех привели в кинотеатр, посмотрели, и вопрос закрыт.

— Но вы скорее оптимист?

— Прежде всего, я знаю этих людей. Это абсолютно так и есть.


Фото: ©  Евгений Гурко / OPENSPACE.RU