Печальная весть из Литвы: не стало великого актера Донатаса Баниониса. Можно долго перечислять его роли в кино и театре — их добрых две сотни, а можно просто сказать: Ладейников из «Мертвого сезона», Вайткус из «Никто не хотел умирать», Крис Кельвин из «Соляриса». «Труд» попросил поделиться воспоминаниями о Донатасе Юозовиче кинокритика Леонида Павлючика — автора первой книги о замечательном артисте.

— Это безусловная звезда мирового значения, актер, который снимался не только у выдающихся отечественных режиссеров Тарковского, Кулиша, Жалакявичюса, но и у немца Конрада Вольфа, других европейских постановщиков. Его планетарная слава началась после главной роли в «Солярисе» Тарковского, показанном в Каннах. А для советских зрителей его имя стало звездным раньше, благодаря фильмам Витаутаса Жалакявичюса, который его открыл для кино и у которого он снимался на протяжении десятилетий, стал, если можно так сказать, его фирменным знаком. Их дуэт принес вершинные достижения советского кино — «Никто не хотел умирать», «Кентавры» и другие работы, явившие огромный психологический талант Баниониса.

Он был и великим театральным актером. Причем всю жизнь хранил верность одному театру, Паневежскому, где служил полвека. Пришел туда подростком лет 15 и попал в руки режиссера Юозаса Мильтиниса, который создавал профессиональную труппу на совершенно новых началах. Это был театр-коммуна: Мильтинис поселил актеров вместе, в старинном замке, запрещал им заводить семьи, считая, что они должны быть преданы только искусству. Со своей будущей женой Банионис встречался втайне от режиссера-отшельника. Донатас обзавелся семьей — но и здесь он был однолюб, прожив всю жизнь с той, которую избрал в самом начале пути, вырастив с нею детей. Признавался, что никогда и мысли не было ни о какой другой женщине. Одна жена, один театр.

В последние годы жил в Вильнюсе. Очень мало снимался. Не только из-за слабого здоровья (больное сердце, имплантированный клапан), но главным образом из-за того, что не хотел умножать пошлость. Он был разочарован состоянием современного кинематографа и понимал, что его звездные роли остались в прошлом, что таких работ, какие ему предлагали Тарковский, Швейцер, Кулиш, Вольф, уже не будет, да и режиссеров такого масштаба на его горизонте не появлялось. А мельчить он не желал.

Оставаясь в Литве, был очень благодарен русским режиссерам, русским киностудиям (Мосфильму, Ленфильму, Свердловской студии) и, конечно, русской публике: она относилась к нему с истинной нежностью и обожанием, в отличие от публики литовской. С юмором рассказывал мне, что, когда пошел в собес оформлять пенсию, ему пришлось раз шесть повторить свою фамилию: «Как-как? Панионис? Банионис?..» Его там попросту не узнали. Но стоило ему появиться в любом русском городе на кинофестивале, а он бывал на многих из них — на «Киношоке» в Анапе, «Балтийских дебютах» в Светлогорске, — его буквально носили на руках, задаривали подарками.

О его мировой славе говорит хотя бы тот факт, что американская лента «Солярис» с Джорджем Клуни была сделана под явным влиянием фильма Тарковского, и сам исполнитель главной роли подбирался «под Баниониса». Тем не менее Донатас Юозович был разочарован работой американских коллег, справедливо считая, что в ней нет и слабых отблесков той философской значительности, которая была у Тарковского и которую они пытались донести в своем фильме.

Поражает многосторонность Баниониса. Ему была открыта вся амплитуда человеческих характеров: играл простых крестьян и президентов, военачальников и Павку Корчагина, партийцев и диссидентов... Для него не существовало понятия амплуа — ему была подвластна вся человеческая природа. Этому, собственно, и учил их Мильтинис — не попадать в заданные рамки, быть универсалами. Такой была вся труппа Паневежского театра: прекрасные актеры и высокие интеллектуалы. Мильтинис в студии проходил с ними весь курс мировой культуры, учил западному и русскому театру, возил в Ленинград, они неделями ходили по его улицам, слушали рассказы учителя об архитектуре, о великих деятелях русской культуры... Делал из них людей широко мыслящих, думающих о жизни. Донатас Юозович поражал меня универсальными знаниями. Хорошо знал политику, историю искусства, театра, советского и мирового кинематографа. Этот интеллект помогал и в экранных работах Баниониса. Он мне рассказывал, как сыграл сцену обмена разведчиками в «Мертвом сезоне». Это долгий эпизод, где почти ничего не происходит, герои просто идут навстречу, на какое-то мгновение останавливаются, заглядывают в глаза друг другу — и расходятся. Он признался: для того, чтобы достичь внутренней значительности переживания, читал в этот момент про себя стихи Пушкина. Литовский актер! Именно Пушкин наполнил его глаза духовным светом и подлинной, не деланной значительностью.

Потрясающая скромность. Когда мне предложили писать книжку о нем, я неделю прожил в Паневежисе. И увидел, насколько Банионис лишен звездной фанаберии. В простой советской авоське носил себе кефир, углы этого пакета торчали наружу, и по его фигуре было видно, что несет он именно кефир, а не сосуд с небесной амброзией. Никто на него не оглядывался — в Литве это вообще не принято, а в Паневежисе, где для всех он был привычным и родным, тем более.
Дальше - здесь:
http://www.trud.ru/article/04-09-2014/1317293_betxoven_do_poslednego_sochinjal_muzyku_goja_do_poslednego_pisal_kartiny_a_chto_ostaetsja_mne_igrat.html