Весна тревоги нашей. Российский кинорежиссер Александр Сокуров рассказал о конфликте внутри российского общества
Катерина Сергацкова оригинал: http://nv.ua/publications/vesta-trevogi-nashey-rossiyskiy-kinorezhisser-aleksandr-sokurov-rasskazal-o-konflikte-vnutri-rossiyskogo-obshchestva-43482.html
17 апреля

Иногда я боюсь умереть от того, что не смогу пережить внутреннего предчувствия того, что ожидает страну

Любимец европейских кинофестивалей — о жесточайшем конфликте, который назревает как раз сейчас внутри российского общества
У Александра Сокурова, одного из самых титулованных российских кинорежиссеров, обладателя призов всех главных европейских фестивалей, в России лишь один соперник — оскароносный Никита Михалков. Однако если последний является преданным сторонником власти и лично президента Владимира Путина, то Сокуров — последовательный критик Кремля.

Еще в 2008‑м он предсказывал, что Россия пойдет войной на Украину. А в прошломгоду, когда это действительно произошло, он, выступая на российском кинофестивале Кинотавр, публично призвал Путина освободить политзаключенных.

Сокуров также выступил в защиту режиссера оперы Тангейзер Тимофея Кулябина, в отношении которого власти открыли административное дело за то, что он в своей постановке выставил Христа “в неподобающем свете”. В итоге дело, все же, закрыли.



Активная гражданская позиция не мешает Сокурову быть похожим на героев своих фильмов — задумчивых и флегматичных русских интеллигентов. В этом году он выпускает фильм Франкофония.

Лувр под немецкой оккупацией — документальную ленту о том, как проявили себя французы, когда Париж оккупировали фашисты, и о том, как спасали произведения искусства, хранившиеся в Лувре. Картина была снята одним дублем без монтажной склейки, как и один из самых знаменитых фильмов Сокурова Русский ковчег.

Чтобы поговорить с режиссером о его кино, а также о происходящем в России и Украине, НВ связалось с ним по скайпу.

— Кинорежиссеров, как и писателей, принято считать терапевтами общества. Вы с такой ролью согласны?

— Режиссеры создают обманчивое впечатление о своем могуществе. Подавляющее большинство киношников образованны поверхностно и как защитники культуры крайне ненадежны. Я, как человек, живущий в России, не чувствую себя каким‑то особенным проводником. Я в своей стране никто и ничто, просто киноработник.

— Но сила кино способна изменить общий фон в обществе?

— Конечно, но в том случае, если кинематографисты объединятся и начнут бить в одну точку. А сейчас есть только единство кинематографистов, которые превращают кино в товар. Они объединились ради денег. Я же отношу себя к той малой части киносообщества, для которого гуманитарная мотивация определяет все. Но и нам очень сложно объединиться: мне даже на уровне Петербурга не удается убедить коллег, что, например, нельзя делать упор на сцены насилия в кино.

— Вокруг чего вы могли бы объединиться?

— В современной России объединение невозможно. Назревает жесточайший конфликт внутри общества. Должно пройти много времени и должна случиться трагедия, чтобы появились люди, способные собрать из этих кусочков целое. Лидеров в художественном мире нет — во‑первых, из‑за драматичного, острейшего политического кризиса, во‑вторых, многие просто сбежали с тонущего корабля.

Сегодня в России нет российской культуры как таковой. Единственной полноценной развитой областью является Москва — все собралось, скучковалось в одном городе, а остальная культура провинциальна и слаборазвита.

— Вы выступили в поддержку режиссера оперы Тангейзер. О чем, по‑вашему, говорит то, что постановкой занималась прокуратура?

— Это означает, что конституция моей страны терпит поражение. Религиозный экстремизм может разрушить Россию. Это даже опаснее, чем действия политиков или бездарей-экономистов. Если здесь вспыхнет религиозное противодействие, Россия погибнет в считаные недели — людей с радикальными мусульманскими настроениями становится все больше, а они, как правило, неврастеничные, гиперактивные и безжалостные. Мы с большой тревогой следим за экспансией религиозных военизированных настроений в “чеченском секторе” России. Оттуда нам грозит, мне кажется, огромная опасность.

Заигрывание российских политиков с церковью, объявление России православной страной нарушило конфессиональный баланс, который существовал при Борисе Ельцине. Мы не сможем этому противодействовать гражданским обществом. Не все понимают, что родина, отечество — выше всякого религиозного самоощущения. Православными или мусульманами мы можем быть где угодно, а родина только там, где она есть.

— В советское время, вопреки запретам, режиссеры смогли создать немало талантливых картин. Сейчас такой всплеск возможен?

— Вопреки обстоятельствам работает каждый режиссер. Я ни одну из своих картин не создавал в хороших условиях, даже когда пришло новое время. Сейчас я вижу немало талантливых новичков, которые трудятся за копейки в интернет-пространстве и ничего не боятся. Они смело делают свое дело, и в их работах нет социального приоритета, который губит европейское и американское кино. Зато почти всегда присутствует гуманитарная история про состояние души человека. На эту затаенную интернет-среду я очень надеюсь.



Иногда мне кажется, что идеологическая цензура гораздо легче по сравнению с цензурой “продюсерской”. В политической цензуре всегда есть вариативность — ты можешь придумать ходы, как обойти запреты, создать новые пространства в драматургии.

А когда ты работаешь с чистой экономикой, многие художественные процессы душатся вмешательством денег. Сегодня главный и самый жестокий цензор в культуре — это общество плохо образованных, непросвещенных людей.

— Общественно-политическая обстановка в России влияет на стилистику в кино?

— Как и во всем мире. Да, уходят сюжеты нежные, человеческие, про взаимопонимание людей. Появляется больше сюжетов, где люди неврастеничные, находятся в пограничном состоянии, в истерике. Да и ценности резко поменялись, и по России это видно: гораздо чаще появляются фильмы о ненависти, жестокости, конфронтации. Нет произведений идиллического характера, хотя нам Святыми книгами велено показывать людям любовь.

— Вам со своими взглядами комфортно жить в России?

— Мне тяжело. Иногда целыми неделями у меня ощущение, будто я существую в жестяном гробу. Я исполнен тревоги за будущее своей родины. Каждый политический поступок в России вызывает у меня сердечную боль, и иногда я боюсь умереть от того, что не смогу пережить внутреннего предчувствия того, что ожидает страну.

— Почему же вы не уезжаете?

— Славянский человек привязан к своему отечеству. Для меня родина — это русский язык и моя русская порода. Да, я вынужден сегодня снимать за границей, мои фильмы уже не на русском языке, но мое сердце и мое божество — это язык, который я обожаю. Конечно, я вижу огромное число недостатков в русских людях и русском характере, но бросить не могу — корни держат. Крепко.

— Вы родились в семье военного, и это наверняка отразилось на вашем сознании. Почему вы сейчас выступаете против войны, а не поддерживаете общую милитаристскую риторику?

— Для меня не война является героическим актом, а именно война с нацизмом — его я презираю как кошмарное античеловеческое проявление. В иных случаях необходимости в войне нет. Я был на Первой и Второй чеченских войнах, участвовал в военных действиях на границе с Афганистаном. Сейчас я понимаю, что пушки начинают стрелять там, где политики проявляют слабоумие. Я был близок к Борису Ельцину, участвовал в некоторых исторических событиях и знаю, что можно найти выход из ситуации, только если посмотреть друг другу в глаза и честно все обсудить.

В Донбассе сегодня складывается именно военная коллизия, и это следствие того, что политики со всех сторон оказались абсолютно несостоятельными. А сохранение жизни “подданных” оказалось для них вторичным.

— Что бы вы сказали людям, которые сейчас живут в оккупации в Крыму и Донбассе?

— Я бы им сказал, что они должны растить детей, давать им хорошее образование, заботиться о жизни. Строить новые дома и дороги, приводить в порядок то, что разрушено, быть добропорядочными и добрыми людьми и продолжать выполнять свое человеческое предназначение. Время покажет, что все это означает и зачем это было сделано. Если мы хотим, чтобы рана зажила, надо ее врачевать.

Спасение человека — главная обязанность власти, и неважно, о какой стране мы говорим. Политика не имеет права стоять поверх жизни народа и побуждать народ к войне. Никакая цель не может оправдать ведения войны. Пусть президенты поднимут мертвых из грязных военных могил и послушают, что они им скажут.

— Способно ли искусство прекратить войну?

— Думаю, нет. Все‑таки гражданское общество у нас и на Западе сильно разнится. Уровень социальной культуры у нас низкий. Гуманитарные акции имеют силу, когда есть определенный уровень жизни населения. А у нас он крайне низкий, мы бедные люди, поэтому такие акции ничего, кроме раздражения и контракций, не вызывают.

Так что окончание войны может произойти в результате либо поражения, либо победы одной из сторон.

.

5 вопросов Александру Сокурову:

— Какое событие в вашей жизни вы считаете главным?

— Падение Советского Союза. Я в этот момент был под следствием и, если бы не пришел к власти Горбачев,  знаю, в какой колонии в Сыктывкаре сидел бы за антисоветскую деятельность.

— Ваш любимый город?

— Это маленький русский город где‑нибудь на берегу реки или озера.

— На чем вы ездите?

— Метро, автобус и велосипед, когда больная нога позволяет.

— Ваш личный прожиточный минимум?

— В магазинах есть продукты, которые я уже не могу купить — не хватает средств.

— К чему вы стремитесь?

— Хочу за остаток жизни, который мне даст Господь, сделать еще кино на русском языке, хоть и понимаю, что русским людям это не нужно.



Материал опубликован в №12 журнала Новое Время от 3 апреля 2015 года