На только что завершившемся в российской столице фестивале польского кино «Висла» главный приз жюри завоевал фильм «Гражданин» в постановке Ежи Штура. В нашей стране его больше знают как популярнейшего актера, исполнителя ярких комедийных ролей в фильмах «Секс-миссия», «Кингсайз», «Дежавю», «Ва-банк». Меньше известно, что Ежи ШТУР в последние десятилетия стал еще и замечательным кинорежиссером, авторские фильмы которого демонстрировались и награждались на фестивалях в Венеции, Висбадене, Карловых Варах, Сан-Пауло, Риге, а теперь вот и в Москве, где, помимо прочего, прошла большая ретроспектива его работ.
– Пан Ежи, вы по-прежнему считает себя в первую очередь актером или режиссерская стезя увлекает вас сегодня больше?

– Скажу честно: как кинематографический актер я немножко измучен и уже сам себе порядком надоел. Конечно, когда роль пишется специально для меня, как это сделал известный итальянский режиссер Нанни Моретти в фильме «У нас есть Папа», я соглашаюсь немедленно. А в других случаях раздумываю, как, в каком виде лучше реализовать тот или иной свой замысел. Я ведь не снимаю кино ради самого процесса съемок или ради заработка. Главное для меня – это высказывание о жизни, размышление о мире, в котором мы живем, это постоянный диалог с моими зрителями, которые живут не только в Польше.

Иногда такой диалог я веду через телевизионный экран, иногда через большой экран, подчас – со страниц написанной мной книги. Если кто-то предложит мне сегодня поработать в шекспировском репертуаре, я с удовольствием буду вновь и вновь выходить на сцену. Но в последние 20 лет самое большое удовольствие я получаю все-таки от занятий кинорежиссурой.

На сегодняшний день я поставил семь фильмов и уже приобрел на этом поприще кое-какую репутацию. А поначалу мне помогла моя актерская известность. Спонсоры, меценаты, продюсеры на переговорах первым делом задавали вопрос: «А вы сами будете играть в своем фильме?» «Буду», – смиренно отвечал я. «О, тогда давайте поговорим предметнее»…

– Вы снимались практически у всех корифеев польского кино – у Вайды, Жулавского, Занусси, Кесьлевского, Махульского, Фалька, Агнешки Холланд…Кого из них вы можете назвать «своим» режиссером?

– Кшиштофа Кесьлевского. Мы с ним провели целую жизнь вместе. Его первый нашумевший фильм под названием «Шрам» был и моим первым громким фильмом. Мы вместе начинали и учились один у другого. Я сыграл у Кесьлевского в шести или семи фильмах, в том числе в «Кинолюбителе», «Случае», в десятом «Декалоге», в фильме «Три цвета. Белый». Кесьлевский буквально поменял мою жизнь. Я ведь планировал быть только театральным актером. Мои амбиции были вполне удовлетворены тем, что я работал в лучшем коллективе Польши той поры – в краковском Старом театре, где ставил Вайда, где мы играли спектакли «Бесы», «Преступление и наказание» Достоевского, «Вишневый сад» Чехова. Но Кесьлевский убедил меня, что через кино я смогу реализовать себя глубже, полнее. Не только как исполнитель тех или иных ролей, но и как зрелый человек и польский гражданин. Так постепенно вместе с Кесьлевским я перекочевал на съемочную площадку, где поначалу был только актером, а потом стал писать сценарии и ставить фильмы.

В кино я ни разу не участвовал в костюмных, исторических фильмах, ни разу не поменял пиджак современного покроя на старомодный фрак позапрошлого века. В «Секс-миссии», правда, однажды переоделся в женщину, но это была шутка. В кино меня всегда интересовали и поныне интересуют только сегодняшние темы и проблемы. Это тоже влияние Кесьлевского, работа с которым была для меня предметом гордости, миссией, этическим служением.

– Чаще всего вы работаете в редком жанре, который можно отнести к трагикомедии, трагифарсу. Ваш «Гражданин» снят именно в такой изобретательной стилистике. Откуда она возникла?

– В юности я усердно читал наших классиков – Гомбровича, Мрожека, которые были родоначальниками комедийной, абсурдистской, сюрреалистической традиции в польской литературе. У Кесьлевского тоже было весьма своеобразное чувство юмора, так что кое-что я почерпнул и у него. Но вообще-то на меня огромное влияние оказало итальянское кино, и в частности фильмы Федерико Феллини. Автор «Сладкой жизни» – отец этого сложнейшего жанра, который я для себя именую ненаучным термином комедио-драма. Наилучший пример комедио-драмы – это, конечно, «Амаркорд». Рассказать в фильме о таком страшном явлении, как зарождение фашизма в Италии, но сделать это с таким неподражаемым грустным юмором, с такими смешными и одновременно трагедийными персонажами, – для этого надо родиться и быть Феллини. Нанни Моретти, у которого я снимался два раза, Роберто Бениньи – они тоже владеют этим редким жанром, поэтому мне близко их творчество. Наверное, в моем «Гражданине», в ироническом ключе поведавшем о 50 годах польской истории, можно найти следы их влияния на меня.

– Знаю, что вы много работали в Италии. Как вы там «зацепились» и закрепились?

– Случай помог. В 70–80-х годах прошлого века мне очень хотелось поработать за пределами Польши, там было больше творческой свободы. И потом, меня увлекала сама идея перепрыгнуть через языковой барьер. Не в жизни, а на сцене, что гораздо труднее. И однажды пришло приглашение из итальянского театра – они ставили польскую пьесу, им нужен был на сцене поляк. Если бы пришло приглашение из Финляндии, я поехал бы в Финляндию и стал бы финским актером. В любом случае, я отважно пустился в этот эксперимент. Играл главную роль в сложном спектакле на итальянском языке. Потом пошли другие роли, потом я сам начал ставить. В частности, большой успех имел спектакль «Волшебная ночь» Мрожека, с которым я объехал пол-Италии. Потом итальянцы узнали, что я педагог, и меня стали приглашать во все театральные школы, студии, университеты вести курсы, мастер-классы, благо к тому времени я говорил на итальянском с едва заметным акцентом.

Параллельно мой фильм «Любовные истории» с вашей Ириной Алферовой попал в конкурс Венецианского фестиваля, получил приз ФИПРЕССИ, что позволило ему выйти в итальянский прокат. Познакомился с Нанни Моретти, другими режиссерами, пошли роли в кино. В общей сложности я отдал Италии 20 лет жизни. Получил там даже некоторое признание. Но я не эмигрировал из Польши, хотя мог бы это сделать. У меня были деньги, а моя жена-скрипачка легко нашла бы работу в любом итальянском оркестре. Но я приезжал в Италию и уезжал из нее, оставаясь патриотом и гражданином своей страны. Я до сих пор снимаюсь порой в Италии, но не рискую играть итальянцев. Мои персонажи – преимущественно выходцы из Польши и других стран Восточной Европы.

– Пора спросить, каковы ваши взаимоотношения с советским, российским кино?

– Они давние и замечательные. Когда я был молодым человеком, огромное влияние на меня оказало русское военное кино. «Летят журавли», «Баллада о солдате», «Судьба человека» – эти фильмы, увиденные полвека назад, я никогда не забуду. Каждый из них – как высокая греческая трагедия, погруженная в контекст Второй мировой войны. Эти и другие русские «оттепельные» фильмы – моя кинематографическая школа, мои университеты. У меня ведь нет режиссерского образования, так что я учился на этих картинах, как строить сюжет, выписывать характеры, создавать атмосферу кадра…

Особое место в моем духовном, профессиональном становлении занимает кинематограф Андрея Тарковского. Он снимал фильмы, которые я при всем своем старании не умел бы, не знал бы, как сделать. Так что Тарковский для меня Мастер Мастеров. Очень люблю первые «Утомленные солнцем» Никиты Михалкова – это выдающийся фильм. Как и «Неоконченная пьеса для механического пианино» – благодаря этой картине я постиг суть творчества Чехова. Из современных молодых режиссеров люблю работы Андрея Звягинцева, особенно «Возвращение» и «Левиафан». Интересным кажется мне Алексей Герман-младший, в частности нравится его фильм «Бумажный солдат». С интересом жду новую картину Германа – «Под электрическими облаками», тем более что это копродукция с Польшей.

– Сами над чем сейчас работаете?

– Без дела не сижу ни дня. Сделал для телевидения спектакль «Ревизор», в котором сам воплотил образ Городничего. Лет двадцать назад я уже играл эту роль в Старом театре, теперь вот рискнул дать знаменитой пьесе и классическому образу собственную трактовку. Через две недели в Гданьске пройдет фестиваль телевизионного театра, и эта моя работа заявлена в конкурсе. Буквально на днях приступаю к постановке важного для меня театрального спектакля «На четвереньках» по пьесе великого польского поэта и драматурга Тадеуша Ружевича. В кино жду тему, она медленно вызревает.

У меня нет, что называется, давней творческой мечты. Перенеся две смертельные болезни и победив их, в том числе и благодаря чувству юмора, жизнелюбию, я не заглядываю в далекое будущее, а думаю только о том, что хочу сделать в этом году. К сожалению, я уже не могу работать так интенсивно, как в молодости. Да и заботы о продвижении «Гражданина» за пределами Польши отнимают много времени и сил. Весь май я был в дороге. Показывал фильм в Вене, Киеве, Будапеште, Висбадене, Амстердаме, Утрехте, теперь вот в Москве. С благодарностью увожу из вашей столицы дорогой для меня приз за лучший фильм программы.

– В «Гражданине» вы снялись вместе со своим сыном Мацеем Штуром. Вы как-то способствовали его приходу в кино?

– Я педагог с большим стажем, поэтому хорошо вижу, у кого есть способности работать в этой профессии, а у кого нет. Когда Мацей был еще мальчиком, то, увидев несколько его розыгрышей, шуток, я уже знал, что у сына есть актерские способности. И дальше моим делом было не мешать ему. Я только попросил его, чтобы он закончил Ягеллонский университет – есть такая традиция в нашей семье. Я сам учился на филологическом факультете, мой отец, деды – они все выпускники старейшего Ягеллонского университета в Кракове. Мацей закончил психологический факультет, а потом поступил в театральную школу, в которой и я учился. Но его дебют состоялся еще до всяких театральных школ, в 12 лет. В десятой части «Декалога» он играет моего сына, вы там можете его увидеть. Первые его роли были комедийными, потом он стал успешно сниматься в самых разных фильмах, в том числе и в России. Сейчас ему сорок лет, и я думаю, что в Польше он уже более известный и популярный актер, чем я. По-моему, это нормальный ход событий.

Леонид Павлючик, "Новые известия"