Несколько месяцев назад меня попросили написать послесловие к "Шуткам Михаила Светлова", собранным его сыном, кинорежиссером Александром Светловым. Книжка вышла. Говорят, хорошо продается.
Снова ее перечитывая, подумал, что и стихи поэта, и его жизнь, и его,  остроты, его участь в какой-то степени поучительны для нас. Об этом я думал, когда писал послесловие, которое, тщу себя надеждой, может послужить предисловием к сегодняшним спорам о выборе пути.
Вот это послесловие-предисловие:
 
   Меняя гнев на милость
У Светлова помимо тех острот, что собраны его сыном Александром Светловым в  предлагаемом читателю сборнике, есть еще одна, возможно самая горькая и едкая. Когда его спросил кто-то  из знакомых:
– Как поживаете, Михаил Аркадьевич?»
– Да так. Меняю гнев на милость и с этого живу.
Тут весь Светлов. Тут вся его жизнь и вся правда о его сожительстве с советской властью, при которой он родился как поэт, а кончил свои дни как философ.
На эту тему есть примечательное рассуждение барона Мюнхгаузена о пользе женитьбы (если поверить Сократу, а затем и Григорию Горину): «Попадется хорошая жена – будешь счастлив. Плохая – станешь философом».
Хорошему поэту попалась плохая власть и он стал философом.
Не так уж часто случалась подобная перемена участи с советскими художниками.
Перебирая стихи Михаила Светлова, трудно избавиться от впечатления, что перед тобой рыцарь без страха и упрека советской утопии, преданный ей всей душой, всем своим дарованием...
Ладно, не будем вспоминать такие его поэтические визитные карточки, как «Песню о Каховке» и «Гренаду». Но вот его будничный стих, вполне себе служебный. Называется он  «Над страницами коммунистического манифеста»:
«Страницы столетие шевелит –
Сто долгих лет борьбы и славы!
Не призрак бродит, а солдат стоит
У стен коммунистической державы».
Понятно, что и автор себя числил и солдатом, и барабанщиком, и часовым Коммунистической державы.
Понятно, что «Коммунистическая держава» для него не была окаймлена государственными границами СССР. Он имел в виду Вселенную. По крайней мере, Земной шар.
Вот еще декларативные строчки:
«И горит во всю
Над Комсомолом
Солнце,
Под которым мы росли».
«Солнцем» для него в молодые годы были помимо Комсомола, и Революция, и романтика Гражданской войны, и Героика новостроек, и, разумеется, Поэзия… Все это он так или иначе одушевлял.
У него часы «стонут». А потом «разводят руками, показывая четверть десятого». «Улицу сон ночным нападеньем взял». И даже «фонарь не смог спастись от черных гусениц мглы».
Он одушевлял Природу. Как органическую, так и не органическую. Одушевлял понятия: «Как преступник среди бела дня, горизонт уходит от меня».
И сам он стал душой поколения людей 20-х – 30-х годов. Тех людей, разумеется, что были соблазнены и обмануты Коммунистической Утопией.
«Душа поколения» – это не ранг, не должность «Первый Поэт», не звание «Голос Эпохи». Не «Наше Все». Это отдельный статус. Как его формализовать? Я не в силах его заключить в тиски рационального определения. Могу только судить о нем по аналогии. Булат Окуджава считается душой того поколения, что зовется «шестидесятническим», или «оттепельным». И считается так по праву.
Высоцкий стал душой людей послеоттепельной поры. Но не лирической, как «дежурный по апрелю» Булат, а трагической, надрывной: «Парус! Порвали парус…».
Есть ли в нынешнем поколении поэт, способный претендовать на это пока вакантное место, не знаю. Подозреваю, что нет. Слишком наше общество атомизировано по интересам, по воспитанию, по образованию, по отношению к прошлому, по ожиданиям будущего. А проблема теперь в том, что горизонт-преступник  совсем близко, на расстоянии протянутой руки. Живем, как говорится, одним днем, и нет у нас «завтра», есть бесконечное «сегодня». И задача, стало быть, не в том, чтобы догнать убегающий горизонт великодержавного будущего, а в том, чтобы от него ускользнуть.
В 30-е и далее в прочие сталинские годы тоже была у мастеров культуры проблема «ускользнуть» от режима-волкодава. Были и убежища, укрытия. Не слишком надежные, но все-таки…  Для кого-то монастырем становилась детская поэзия, для кого-то – пейзажная лирика, для кого-то – работа над переводами мировой поэзии, кто-то проваливался в запой, который, впрочем, служил лекарством на все случаи раздвоения личности. Прочие могли выбирать между тем, чтобы быть затравленными, покалеченными, замученными, и тем, чтобы оказаться верными псами сталинского режима.
Светлов бежал в романтику. Ее предметом были идеалы революции и близкой к нему Гражданской войны, где «комиссары в пыльных шлемах» казались мифологическими благодетелями.
Поэт довольно рано почувствовал душевный дискомфорт. В стихотворении «Старушка», датированном 27-ым годом, он как бы извиняется за свой барабанный пафос:
«Товарищ!Певец наступлений и пушек,
Ваятель красных человеческих статуй,
Простите меня, -- я жалею старушек,
Но это единственный мой недостаток».
Был, впрочем, у поэта-романтика и другой «недостаток». «Ваятель красных человеческий статуй» почувствовал еще в ранние годы склонность к рефлексии, вследствие чего в1927-м к нему явился Призрак («Призрак»), которому он, несмотря на свои материалистические убеждения, открыл дверь, выслушал его печальную повесть, потом выставил его, потом пожалел:
«Теперь вспоминаю ночною порой
О встрече такой необычной,
Должно быть, на каменной мостовой
Бедняга скончался вторично».
Уже после войны автор «Гренады» посочувствовал первому красногвардейцу-часовому. Он ему: «Дай я у штаба подежурю, пойди немного отдохни!..».
Подежурив, прощается: «Тебе -- в легенду. Мне – домой».
С Советским режимом он попрощался устно. И не однажды. Об одном из них сигнализировал сотрудник НКВД в справке для товарища Сталина: «Красную книжечку коммуниста, партбилет превратили в хлебную карточку…, пребывание в партии превратилось в тягость, там все ложь, лицемерие и ненависть друг к другу, но уйти из партии нельзя».
Слава богу, из партии ему не пришлось выходить по той простой причине, что он в ней не состоял.
Слава богу, что он вообще не попал в мясорубку №37. А возможностей для того у него было более чем достаточно: троцкистское прошлое, помогал семьям репрессированных и к тому же острый язык, с которого слетали соображения, тянувшие на тяжелые политические статьи. Например, вот это: «У наших вождей высшее образование без среднего».
Он расстался с иллюзиями, но не с идеалами. И ему довелось однажды пересечься с поэтом, прошедшим ад ГУЛАГа -- Варламом Шаламовым. Прощаясь с ним, Светлов сказал: «Я, может быть, плохой поэт, но я никогда, ни на кого не донес, ни на кого ничего не написал».
Бывший зек про себя подумал, что «для тех лет это не малая заслуга – потрудней, пожалуй, чем написать «Гренаду». А вслух сказал: «Острота хорошая, Михаил Аркадьевич. Да вы и не такой плохой поэт».
В тот вечер, когда они расстались, случилась новость: застрелился Александр Фадеев.
Светлов прокомментировал его предсмертное письмо: «Он всегда считал себя часовым партии, а сейчас выяснилось, что он стоял на часах у сортира».
Самоубийство Маяковского он назвал «выстрелом назад».
Самоубийство Фадеева – «выстрелом вперед».
В метафорическом смысле можно назвать «выстрелами вперед» летучие афоризмы самого Михаила Аркадьевича Светлова. Некоторые из них долетели до нас.
Вот этот к примеру: «Я боюсь не министра культуры, а культуры министра».