Календарик Московского Дома кино ежедневно предлагает премьеру нового отечественного фильма. Зал ежевечерне переполнен, часто сидят на ступеньках, не попавших на просмотр коллег приглашают в соседний Белый зал – там сеанс начнется с опозданием на 20 минут, но места пока есть. Коллеги радуются успеху сотоварищей. Или завидуют. Или радуются провалу заклятых друзей. Критики дружно чирикают в блокнотах – завтра они напишут о новой картине в газетах, обозначат, куда эта картина толкает родное кино и что она способна дать зрителям. Идет жизнь.
Так было. В коридорах СК было шумно, в малых залах шли дискуссии, в ресторане бурно обсуждали увиденное. Сегодня «где стол был яств, там гроб стоит». В коридорах СК темно и облупленно, в ресторане другие официантки, другая кухня, другие, не имеющие отношения к кино люди. По СК прошел Мамай, и имя его мы знаем. Коллективная жизнь в кино прекратилась. Каждый выгребает в одиночку.

Наши фильмы не смотрят. Если смотрят – то «Яйца судьбы», которые лучше бы не смотреть. Наши фильмы не показывают. Они не возвращают затраченных денег и не приносят удовлетворения авторам – хотя бы морального. Отечественные критики заняты выстраиванием рейтингов заграничного кино. Нашего кино как бы нет.

Вместе с тем солидная пачка промо-дисков свидетельствует: кино пока снимается. Люди вкладывают труд, талант, надежды. Иногда много людей, большой труд, незаурядные таланты, серьезные надежды. Все напрасно. Диски сгниют не просмотренными, фильмы сгинут незамеченными.

Это трагедия, когда люди тратят свой талант и годы жизни на создание фильмов, которые никто не увидит. И это странно, когда целые предприятия (а каждый фильм – фабрика) работают неизвестно зачем. И выпускают продукцию, по видимости никому не нужную.

Вместе с тем едва ли не на каждом сайте нового фильма отчаянные вопросы потенциальных зрителей: где посмотреть? когда выйдет? Люди хотят смотреть не только «Гарри Поттера».

Ответ чаще всего один: никогда.

Все эти процессы так наслоились друг на друга, что их впору принять за веления времени. Но все они ведут – уже привели – к тупикам. Осознать тупиковость пути было бы не вредно, создавая новое товарищество кинематографистов. Потому что время с его велениями делают люди. Мы с вами, в частности.

Тупик первый

Свои Мамаи прошлись по прокату - он стал неуправляем, как взбесившийся автомобиль: впереди ров, а он туда несется. Наше кино пало жертвой былой ненормальной изоляции: когда после абсолютной голодухи на страну внезапно обрушился водопад американских фильмов, он был сладок, как все запретное. Мы не заметили, как американское кино, потребленное в таких лошадиных дозах, изменило само течение времени в кинозале: для широкой публики темпы ускорились, Чехов стал невыносимо медленным, Толстой неподъемно громоздким, Тарковский плывет словно в разреженном пространстве. Мы стали терять публику. Но подстраиваться под блокбастерные ритмы – значит терять возможность в кино думать. Снимать так, как прежде – значит окончательно потерять объевшуюся и впавшую в детство публику. Что же делать?

В нормальных условиях все это – повод для коллективных раздумий. Дискуссий. Поисков выхода. Но СК больше нет, нет семинаров и круглых столов, коллективно думать кино разучилось. Плывем, куда вынесет, без осмысления, без попыток взять руль в руки.

Еще раньше мы потеряли критику. Когда-то наша критика считала своей задачей анализ процессов, происходящих в нашем кино. Но хлынувший на экраны импортный селевой поток смел эти ее представления о своей миссии. Пока публика учила имена своих новых кумиров Спилберга с Лукасом и Камероном, критика полностью переключила внимание на кумиров своих – фон Триера или Цай Минляна. Кино отчетливо распалось на две неравные половины: кино для публики и кино для критиков. Прежде эти половины были двумя крыльями одной птицы, теперь они перестали замечать друг друга. Пока не восстановится естественный кровоток между этими половинами – кино будет деградировать.

Еще хуже, что ни в одной из этих половин нашему кино не нашлось места. Причина та же: кино еще не умерло, но ушло в зону невидимости. Для публики. И, что совсем противоестественно, - для критики. Наши критики перестали ощущать себя обязанными смотреть наше кино.

При этом они хотят быть авторитетными. Хотят присуждать свои авторитетные премии. Но нельзя присуждать премии, не смотря кино.

Взгляните, какие свои топ-десятки выстраивают наши критики в конце каждого года. В них с трудом отыщешь российский фильм. Почему? Я уже писал о своих мини-опросах после присуждения «Белого слона»: никто из опрошенных не видел большинства картин, способных претендовать на призы.

Вот, беру наугад, фильм «Иванов» по Чехову – кинодебют театрального режиссера Вадима Дубровицкого. «Здесь есть тот пласт аллюзий, который в театре создать очень трудно, а в кино – возможно. Мы нашли способ, как это сделать. Зритель будет удивлен» - говорил режиссер два года назад, наивно надеясь, что фильм дойдет до зрителя. Фильм до зрителя не дошел, удивлять некого. Но его обязаны были посмотреть критики. Хотя бы потому, что Чехов, интересное режиссерское имя, играют такие актеры, как Владимир Ильин, Алексей Серебряков, Екатерина Васильева, Валерий Золотухин, Ольга Волкова, Богдан Ступка… Возможно, неудача – а вдруг новое слово? Интересно в любом случае. Критики обязаны были его посмотреть просто из уважения к новой работе больших мастеров. И писать о нем. И привлечь внимание зрителей к нему, а не к новым картинам Нолана, Поланского или Ричи – эти картины и так пробьются. Кто, если не критики, должны заинтересовать зрителя нашим кино? Создать вокруг фильма атмосферу культурного события? Захватить публику своим анализом картины, своими эссе о ее создателях?  Так, чтобы пропустить картину публика сочла для себя невозможным? Снова ввести наше кино в моду, сделать просмотр отечественной новинки делом не менее престижным, чем просмотр голливудского хита? Это ведь и есть задача критики.

Мне трудно представить американского мэтра Роджера Эберта, плотно занявшегося кино Франции или России. Французская критика занята французскими новинками. Итальянское кино в большой дыре, но и там критики пишут в первую очередь о нем. И только российская критика упоенно витает в мировом пространстве, не имея ни времени, ни охоты залететь домой.

Поэтому «Иванова» мало кто видел, первоклассные работы Серебрякова или Ильина пропали втуне. Как и «Багровый цвет снегопада». Как и «Рябиновый вальс».  Как и «Пропавший без вести». Как добрых 90 процентов отечественной кинопродукции.

Голосовали за то немногое, что видели, обнаружив позорную непрофессиональность критериев. Отсюда нулевой авторитет критических премий: их «Белый слон» страдает близорукостью.

Тупик второй

Возникла дурная закономерность: кино для критиков обязательно проваливается у публики. Критики это объясняют просто: публика – дура. Хиты проката критиками принципиально игнорируются. «Титаник» был высмеян. Прорыв Камерона к новым возможностям кино в «Аватаре» - мало кем замечен. Публика выстраивает свои рейтинги, критики – свои.

Результат: за последние десятилетия стараниями критиков выпестован нежизнеспособный гомункулус. На птичьем языке он называется артхаус, на языке Стругацких – кадавр. Кадавр прожорлив, его нужно кормить. Но заработать себе на кормежку он не способен: критики за просмотр денег не платят, а поставляющая деньги публика ни на Цай Минляна, ни на фон Триера, ни даже на Балабанова не ходит.

На экраны десятками выстреливаются комедии кошмарного вкуса: «Самый лучший фильм», «Гитлер капут!» и другие «Любови-моркови». В 2010-м только шесть отечественных картин окупили себя в прокате, и возглавляют эту «великолепную шестерку» «Яйца судьбы». Формально – удовлетворяют спрос. На самом деле – его формируют. Работают на понижение. Весьма эффективно работают: планка зрительского вкуса снижается очень быстро и очень заметно. Вкус и моду диктуют поколения, чей вкус еще только формируется под влиянием ТВ с его «Нашими Рашами» и аналогичного по уровню кино.

Легко просчитать, что это – быстро нарастающая лавина, способная похоронить все культурные достижения России за два предыдущих века. Вскормленные на «Яйцах судьбы» девушки станут матерями и будут формировать культурные потребности уже новых поколений.

Тенденция развивается свободно, не встречая сопротивления и при полном молчании критики. В прежнем СК давно забили бы тревогу, вокруг такого кино создавалась бы атмосфера профессионального неприятия. Если Минздрав считает нужным предупреждать курильщиков о том, что курение смертельно опасно, то люди культуры обязаны хотя бы извещать зрителей о вреде такого смотрива для мозговых извилин.

Но – молчание. Любые попытки обратить внимание на эти процессы квалифицируются как совковое брюзжание. Торжествует парикмахерский девиз: «Клиент всегда прав». Теперь, когда финансируются только «экономически успешные проекты», этот девиз возведен в ранг государственной политики. Поэтому новая система распределения денег в кино не вызывает оптимизма ни у кого.

Так и живем: каждый выгребает в меру своих способностей грести. Без руля и без ветрил, даже без попыток понять, что в таких условиях можно и нужно делать, кино России, совершенно точно, катится к своему концу. Как кинематограф оно для мира исчезло давно. Немногие режиссеры, которым удалось прорваться на фестивали и сделать себе международное имя, ищут финансирование за рубежом, иные уже уехали. Будущее настолько неясно, что его тоже как бы нет. Новым Тарковским здесь уже не пробиться.

Почему, говоря о кино, я все время возвращаюсь к критике? Потому что мозговым центром кино всегда была его теория, его критика. С возрождения нормальной российской критики и надо бы начать процесс возвращения нашему кино статуса актуального искусства – в своих глазах и в глазах зрителей.

Но для этого критике придется отключиться от неусыпных забот о южнокорейском, американском или датском кино и заняться более скучными для нее материями. На что, признаться, у меня мало надежды.