Фильм Андрея Стемпковского «Обратное движение» получил один из Гран-призов жюри на фестивале дебютных лент в Анжере (Франция).

До Анжера картину заметили и отметили на Всемирном фестивале в Монреале, где она удостоена «серебра» в секции дебютов. Ее благожелательно приняли критики на «Кинотавре» в Сочи. Успех налицо.

Вместе с тем зрительские оценки фильма до обидного низки: в знаменитой Интернет-базе мирового кино IMDB оценку можно квалифицировать как провал.

Причина в тупости зрителей, как привыкли объяснять нам теоретики кинематографа? Боюсь, что не все так просто. Боюсь, что дело скорее в тупости и неповоротливости того, что мы называем артхаусом. Он уже не видит разницы между кино и учебным этюдом.

В киноинститутах студентов просят снять этюды на заданную тему. Или на тему, придуманную студентом. Нужно выразительно показать, скажем, отрешенность: человек мрачно сидит, уставившись в пространство пустым взглядом. Или лаконично показать горе: женщина скорбно сидит, уставившись пустым взглядом в пространство. Или передать внутреннее напряжение: мужчина нервно закуривает, уставившись пустым взглядом в пространство. Пустоты должен заполнить, додумать, дочувствовать зритель. Иначе, нам говорят, будет подсказка, или не дай бог, дидактика.

Научив снимать этюды, в киноинститутах то ли забывают, то ли не считают нужным поинтересоваться, а для каких творческих задач будущие режиссеры станут тратить пленку. Что они хотят на этой пленке сказать зрителю так, чтобы тот прикипел к креслу?

Студенты выходят из киноинститутов и продолжают снимать этюды. У нас сейчас сотни кадров в десятках фильмов, где люди сидят, уставившись пустым взглядом в пространство, а камера это долго и значительно снимает. Фильмы выходят разреженные, как колба, из которой выкачан воздух. Люди в них ходят замороженные, словно пленка движется в заржавевшем проекторе. Смотреть такое кино тягостно, потому что из пустоты и выходит пустота. Пустоты помещаются в разные интерьеры и пейзажи, но остаются пустотами, которые нам доверено наполнять содержанием – как объясняют авторы, чтобы их понять, нам в зале нужно потрудиться. Критики потом растолкуют, что это у нас такая жизнь – разреженная, замороженная, безысходная. Ну ладно, допустим, скажут в ответ зрители, - но почему же это все так скучно?

Снимать такое кино в принципе нетрудно. Сценарий усыхает до конспекта. Актерам не нужно играть сквозную линию, подтексты, сверхзадачи и прочую шелуху – они должны просто молчать, уставившись в пустоту и ничего не зная за пределами конкретного кадра. Им не нужно учить текст, - он заменен невнятными междометиями, которые легко сымпровизировать. Им выдается задача эпизода: ты сейчас мать, которая потеряла сына и не знает, что с ним. Актриса сидит и отрешенно смотрит в пустоту. А сейчас ты нашла на помойке мальчугана и берешь его к себе, отмываешь и кормишь. И актриса сидит, отрешенно смотрит, как мальчуган ест. Навек застывшее лицо, навек замороженные движения и полное отсутствие грима – лицо должно быть безликим. За это теперь дают актерские премии.

«Обратное движение» оправдывает свое название: фильм честно формулирует принцип обратного движения нашего кино к первоистокам. Он уже достиг примерно того этапа, когда Желябужский снимал свое немое кино под названием «Коллежский регистратор», где актеры – очень знаменитые и классные, как Москвин и Малиновская, - послушно выполняли заданные им этюды. Это когда не играют роль и не проживают ее, а обозначают простейшие человеческие состояния – страх, горе, ярость, любовь. Из этюдов клеилась история пушкинского станционного смотрителя. Через десятилетия такое кино смотрелось невыносимо наивным – но это были его первые шаги. Сегодня его можно снова показывать на фестивалях и получать призы – оно ничем не уступает новейшим «этюдам на память физических действий».

Сегодня артхаус – это стильно работающая камера плюс фактурные натурщики. Монтаж – то есть режиссерская работа – сведется к отмериванию долгих планов и доведению их до той протяженности, когда критики начнут придумывать под это дело концепции. Снятую камерой миску с супом можно показывать минуту-другую – миска будет на глазах наполняться самыми прихотливыми смыслами.

Этюд – это когда берется фраза из пяти, много – семи слов. И экранизируется. Спойлеров – то есть пересказа содержания, который рассекретит секреты фильма – тут нельзя опасаться. Потому что сюжет действительно укладывается в семь слов: мать потеряла сына, взяла приемыша, а сын вернулся. Остальное - молчание. И никаких секретов.

Я рад успеху развернутого до полутора часов учебного этюда Андрея Стемпковского. И вслед за фестивальными жюри тоже считаю, что есть основания возлагать на дебютанта надежды. Он чувствует кадр, его пластику и актерскую фактуру. У него есть чувство ритма, которое и позволило этюд на семь слов растянуть до пределов полнометражной экспонированной пленки. Экзаменационные комиссии пришли в восторг и поставили ему «отлично».

Но будет, по-моему, очень плохо, если дебютант увидит в этом успехе поощрение обратного движения кино в эпоху «Коллежского регистратора». Если и следующую картину он сделает на уровне учебного киноэтюда. Если не огорчится тому, что на сайте IMDB зрители поставили ему тройки – по десятибалльной системе. Это, уточню, равноценно колу по пятибалльной. Зритель приходит в кино не за тем, чтобы полтора часа наблюдать человека, отрешенно взирающего в пустоту.

Я благодарен Андрею Стемпковскому: он своим фильмом наконец обозначил грань, где артхаус окончательно расплевался со зрителем. Конечно, у него остались фестивали второго ряда, но для художника это, по-моему, очень слабое утешение.