Фильм Александра Миндадзе «В субботу» содержит «обманку» для зрителя. Раскусят обманку – увидят фильм, не раскусят – уйдут разочарованными.

Действие происходит 26 апреля 1986 года – в день Чернобыля. Картина вышла через четверть века после катастрофы. Зритель идет в надежде увидеть, что происходило на АЭС, имя которой облетело мир. И какой постыдной трусостью диктовались действия партийных чиновников, все засекретивших и обрекших тысячи людей на медленную смерть. И как развивались события в заживо замурованном городе.

Фильм так и начнется – с момента, когда партбоссы глушат страх начальственным рыком. Происшествие не укладывается в голове, его последствия слишком чудовищны, чтобы казаться вероятными: осознание того, что с этой минуты все в городе – живые мертвецы, со скрежетом продирается сквозь извечное «авось!».

Герой фильма – партийный функционер Кабыш (Антон Шагин из «Стиляг»). Он понимает, что с горящего корабля надо срочно линять. Тащить любимую девушку на вокзал и вскочить в первый уходящий поезд, пока город не закрыли наглухо. Но девушка сломает каблук, и цепь событий утащит героев в сторону. Укачает ли зрителя от такого разворота авторских интересов – от этого зависит восприятие картины. Напомню, что и в режиссерском дебюте «Отрыв» Миндадзе демонстративно игнорировал ожидания зрителей, увидев в истории авиакатастрофы поле психологического эксперимента. Ему интересно не событие, а то, что случилось потом.

Формально «В субботу» - «фильм катастроф». В голливудском варианте жанра герой всегда волевой и находчивый, он выводит людей к спасению. В этом привлекательность картин: победный катарсис исторгает в зале слезы радости. Первый наш «фильм катастроф» «Экипаж» Александра Митты жизнеспособен именно потому, что сделан с верой в человеческие силы.

Кино новой России не хочет учительствовать, оно пессимистичнее. Воля к действию, на миг проснувшись в герое, захлебывается в потоке житейской мелочевки, о которой неловко говорить всерьез: он лабает на свадьбе, «дезактивируется» красненьким, пьянеет, бьет морды... Поэтому фильм меньше похож на кино, а больше – на российскую иррациональную жизнь, законы которой невнятны даже нам самим. Разверзшему аду мы ответим адским загулом. Пожар станем заливать спиртным. На сломанном каблуке трудно бежать от смерти – но перед смертью можно наплясаться. И гулять свадьбу на минном поле – это прикольно. Деньгу зашибать можно и на пороге того света. Фильм еще на экраны не вышел, а наши туристы на египетских пляжах уже загорали под пулями – самые сумасбродные его метафоры тут же стали жизнью.

Внутреннее состояние героев перед лицом беды – предмет фильма. Необязательно Чернобыльской. Беды могут быть разными – реакция та же. Катастрофа уже свершилась – но осознать это не по силам: корабль, конечно, горит, но с нами этого быть не может! В России возможны невиданные катаклизмы: люди просыпаются в другой стране, так и не сообразив, что случилось. А когда сообразят – привычно завьют горе веревочкой. Любое иное поведение непривычно и кажется чужеродным. Поэтому фильм «В субботу» - не о Чернобыле, а о перманентном пофигизме общества, вечно пребывающего в стрессе. В герое Антона Шагина, в его навсегда остекленевшем взгляде сконцентрирована квинтэссенция сознания: не хочу это видеть – значит это не существует.

Большая часть картины снята ручной субъективной камерой (румынский оператор Олег Муту). Она по пятам следует за героями, ей передаются взвинченные ритмы их существования, тяжелое дыхание их неистового бега в пустоту, тряска их дискомфортной, нестабильной, от всего на свете зависимой жизни. Динамика внезапно сменяется статикой – остолбенелостью перед лицом пылающей реальности. Кадры зарева над разрушенной электростанцией грозны и величественны, они создают апокалиптический фон для всей этой угарной жизни в жерле вулкана: лава уже дышит в лицо, а рука привычно ищет бутылку, словно в ней спасение.

От того, в какой степени рациональный западный взгляд способен проникнуть в эту иррациональность, зависит не только оценка фильма на Берлинале, но и вообще понимание России в мире. От того, в какой степени мы сами способны откликаться на «сигналы», заложенные в таком искусстве, и на них адекватно реагировать, зависит наша собственная судьба.

…Вот это я написал после первого просмотра картины.

Наутро после берлинской премьеры пришли первые рецензии: общая реакция, как я и предполагал, - растерянность. «Не в силах уйти» - озаглавил рецензию журнал Variety, впрямую признаваясь, что изображаемую Миндадзе советскую ментальность неславянскому зрителю трудно понять. Вместо того, чтобы уходить из проклятого места, герои предаются странному самоотречению – погружаются в обыденную жизнь. Журнал сетует, что камера румынского оператора Олега Муту слишком приближена к персонажам – фильм трудно смотреть. Хотя «людям с достаточно крепкими желудками, чтобы вынести постоянно трясущееся изображение, фильм временами дарит чувство меланхолической элегии», - завершает свою рецензию иронически настроенный критик журнала Variety.

Screen International приводит слова Жана Ренуара, который о своем предвоенном фильме «Правила игры» говорил что это «танцы на вулкане». В фильме Миндадзе вулкан уже взорвался, и в том, как подана в картине чернобыльская катастрофа, журнал видит метафору грядущего распада советского режима. Стиль картины характеризует как «фильм катастроф в артхаусном варианте», который в дальнейшем сосредоточивается на создании атмосферы нарастающей опасности. В изображении городской жизни, которая продолжает идти в своем обычном русле, но уже в истерических тонах, автор находит сюрреалистические преувеличения. Хотя и сомневается, что люди в реальности способны вот так мгновенно переходить от объятий к драке. Как я и опасался, западному зрителю трудно принять героя, который, зная об опасности, ничего не делает, чтобы спастись и спасти других. Автор статьи приходит к выводу, что фильм хоть и чрезмерно взвинченный, но дает завораживающую картину пляски смерти. Журнал прогнозирует интерес фестивалей, но в стилистическом напоре фильма, общей мрачности и в герое, которого трудно полюбить, видит препятствия на пути к зрителю.

В журнале Hollywood Reporter картину рецензирует один из самых суровых критиков США Дебора Янг. Она считает, что 25-летие Чернобыля - повод найти для трагедии кинематографическое воплощение, но фильм эту функцию не выполнил. Он мог бы стать главным претендентом на призы Берлинале, но предпочел самоубийственное погружение в апатию и опустошенность. Он имел все основания стать эмоционально оглушающим напоминанием о крупнейшей ядерной катастрофе, но ушел в показ банальности людских реакций на опасность. Дебора Янг отмечает мастерство в разработке деталей, индивидуальный стиль работы оператора, но когда сценарий начинает буксовать, повторяясь, напряжение исчезает и приходит разочарование.

И действительно, наши действия, наши решения, наше бытовое поведение и наша внутренняя настроенность чаще напоминают состояние человека перед суицидом, чем общества, настроенного жить долго и счастливо. Это не только отражается, это культивируется в наших фильмах. Прославленная российская иррациональность, сделавшая славу русской литературе и породившая миф о “загадочной славянской душе”, была хороша и поэтична в век лучин и конных выездов. Уже с приходом керосиновых ламп все это стало небезопасным. С появлением железной дороги первым громким поступком стал бросок Анны Карениной под колеса. С появлением “мирного атома” мы все чаще вспоминаем поговорку о зайце, которого научили зажигать спички: техногенные катастрофы происходят в такой же мере от пофигизма, в какой и от объективных причин. “Чем хуже – тем лучше” – такой девиз не мог бы родиться более нигде.

Все-таки не случайно подвиг Анны Карениной повторяет героиня фильма “Мишень”. Но рецензий на эту картину пока нет. Ждем.

Но на вопрос, нужно ли искусству учительствовать, или оно призвано всего только послушно, честно и нейтрально отражать реальность, фестиваль, похоже, уже дал нам внятный ответ. Осталось дождаться, как отнесутся к этой проблеме члены берлинского жюри. Конкурс, напоминаю, пока идет на удивление слабый.