После неудачи в прокате фильма «Утомленные солнцем-2. Предстояние» Никита Михалков объяснял, что «Предстояние» и «Цитадель» неотрывны, как вилка и розетка: чтобы пошел ток, нужно их соединить. Спустя год вышла и «Цитадель», и она ответила на многие вопросы.

Окончательно прояснился жанр киноэпопеи, размахнувшейся в производстве на полтора десятилетия.

Оскароносный фильм 1994 года был драмой и завершался смертью главных героев. «Предстояние» озадачило воскрешением Мити, на наших глазах вскрывшего себе вены, и расстрелянного комдива Котова. Действие легко покатилось дальше, словно бы никто не умирал – повеяло фольклорными мотивами о воде живой и мертвой. Если первый фильм был отмечен фирменным умением Михалкова создать атмосферу живую, мерцающую, чувственную, то в «Предстоянии» возникли приметы Чуда. Чудо не требует атмосферы – оно требует веры. Появились мистические беседы девушки Нади с рогатой миной. Мина выполняла двойную роль Спасительницы и Несущей возмездие. Но были еще и сильно сделанные сцены с посланными на гибель кремлевскими курсантами, с героем Евгения Миронова, поэтическая символика перемежалась кинематографической прозой.

«Цитадель» от прозы окончательно освободилась, стала символистской сказкой. В сказке актриса Дапкунайте спокойно может превратиться в актрису Толстоганову. Там всегда есть абсолютный злодей – в данном случае засевший в Кремле Сталин, рыжий и подчеркнуто конопатый (Максим Суханов). Там герои если и умирают, то временно, и непременно к общему ликованию воскресают.


Либретто

Фильм делится на три акта. В первом Митя ищет среди штрафбатовского люда опального комдива Котова. Идет мазохистская сцена в леске, куда Митя везет Котова, омывается в реке перед смертью и дает ему пистолет в надежде получить справедливое возмездие. Предатель и карьерист, он здесь герой, его мучает совесть, и жизнь ему уже безразлична: «Не образумлюсь, виноват…» - в манере игры Олега Меньшикова слышны нотки Чацкого, умницы и резонера. Во втором акте Котов с Митей попадают на ту самую номенклатурную, полную семейного счастья дачу, где мы их встретили семнадцать лет назад. Но комдива там не ждут: бывшая жена, по-видимому, успела бросить и коварного Митю - нашла нового мужа, безвольного уклониста от фронта (Владимир Ильин). На даче разворачиваются события истерически бурные, они завершаются общим бегством в никуда, Котов остается один.

Наконец, третий акт: Сталин иезуитски объясняет комдиву революционную целесообразность его ареста и освобождения. Теперь Котов нужен родине: ему поручено взять вражескую цитадель, послав на смерть музыкантов и прочих тыловых крыс. Начинается ключевая сцена гениального озарения героя: безоружный люд, следуя за Котовым, идет на ощетиненную оружием цитадель, имея в руках только дубины - черенки от лопат - и гармонь, и мы понимаем, что назревает главное Чудо. Проясняется ведущая идея автора, обильно населившего картину разнообразными насекомыми: комары барражируют над воинством, героев настойчиво преследует белый, как ангел, мотылек. А последний удар врагу нанесет паук: перекроет визир фашистскому снайперу, и тот, высунувшись, получит пулю в лоб. И события развернутся как у Маршака: лошадь захромала – командир убит – конница разбита – армия бежит… Искра подожжет нотную бумагу снайпера-меломана, огонь охватит бункер, и цитадель без участия рук человеческих сама собою взлетит на воздух.


Концепция

Михалкова после «Предстояния» упрекали в том, что показанный им деморализованный народ не мог победить в войне – он парировал нападки обещанием раскрыть истоки победы в «Цитадели». Но Сталин и здесь - иезуит, командование вслед за вождем демонстрирует бессмысленную жестокость, армия представлена безоружным сбором никак не организованных людей, так что победу можно объяснить только Божьим покровительством. Вся родная природа, все ее комары, мотыльки и паучки восстают против вражьего нашествия. Людям при виде Чуда остается восторженно раскрыть рты: им даже дубину не пришлось привести в действие.

Перед нами сказ-притча. Герои, расставшись с конкретностью характеров, действуют в былинном пространстве, где всё – одновременно и предмет и знак. Цитадель стоит на юру, архитектурой отсылая к тевтонскому эпосу. Она обжита: снайпер, наблюдая пейзаж через прицел, слушает Вагнера, на патефоне сучит лапками белая мышка, возле - трогательные очочки, крутится колесико мышьих развлечений. Тщательно выстроенный кадр смотрится как натюрморт – натура заранее мертвая. Цитадель воспринимается как сама Германия – сытая, аккуратная, но Богом забытая - обреченная. Это уже не просто цитадель, но – Цитадель.

Былинно-песенный характер носит вышеописанный штурм Цитадели русским воинством с воспетой в фольклоре "дубиной". Комдив Котов ведет солдат не в бой – это акт иррациональный, загадочный, как русская душа: голые люди на голой земле идут на авось, веруя, что Господь с ними. И сам Котов тут уподоблен Христу: поднимаясь из окопов, он идет по воде аки по суху, напоминая аналогичную сцену из «Праздника святого Йоргена». И только что ненавидевшие его люди следуют за ним, поверив, и камера взмывает над израненной землей, чтобы охватить взглядом это библейских масштабов шествие за Истиной.

Ретроспективно возвращаясь памятью в пролог фильма, понимаешь, что и кадр зарождения гигантского комара, восстающего из пучин, расправляющего крылья и готового к полету, - тоже символ чего-то иррационального, но именно этим непобедимого. Комар смотрится одним из Божьих посланцев, и не случайно герой Андрея Мерзликина любовно разрешит ему испить крови: «Это наш комар, родной!». Фасеточным зрением божьей твари мы и увидим первые пейзажи великой войны.


Воплощение

Изменилось режиссерское мышление: оно дискретно и выстраивает живые картины, не заботясь о целом. Картина сохраняет эпизодическое построение, но сквозной сюжет с поисками дочерью отца теперь почти исчезает из виду, чтобы вернуться в финале – уже символом. Сцена встречи Котова с Надей идет встык с эпизодом штурма Цитадели – но теперь пространство внезапно пустеет: все уже несущественно перед ликом Воссоединения родных душ. Встреча происходит на мине, готовой взорваться. Она и взорвется за кадром, позволив отцу послать небу прощальный взгляд. Но герои сказки не умирают, и в следующем кадре Котов на танке отправится брать Берлин. Здесь символично всё: одинокий танк, везущий семью к Победе, былинная Старуха (Инна Чурикова), пригревшая свихнувшегося немца, и сам этот немец-юродивый. Торжествует идея милосердной русской души, открытой миру, но «кто с мечом к нам придет – от меча и погибнет».

По всему видно, что сама идея столь радикального внедрения фольклора в уже сложившуюся художественную ткань "Утомленных солнцем" явно появилась даже не на стадии "Предстояния", а после его провала в Канне, в прессе и в прокате. Она родилась в поисках способа спасти тонущий проект и приличного объяснения его несообразностям. Скорее всего, именно масштабы переделок заставили премьеру, обещанную на осень 2010 года, отодвинуть на май 2011-го. О фольклоре Михалков прежде не упоминал. Теперь, похоже, он стал лихорадочно втискивать в завершающую часть трилогии самые расхожие фольклорные образы, наподобие мышки, которая роковым для фашистов образом махнет хвостиком, или бойца-паучка, или дубинушки, с которой народ от века шел на своих ворогов. Ради дубинушки придуман достаточно нелепый ход с безумным решением Сталина послать безоружных людей на штурм цитадели - чтобы, мол, ценой тысяч русских жизней показать Европе зверства нацистов. Кино у нас реалистическое, и роль песенной дубинушки отдана прозаическим черенкам от лопат - но фольклорный мотив поддержан и развит.

В фольклоре самим жанром снимаются любые логические вопросы: жанр объяснит всё. Но он же проявит драматургическую рыхлость эпопеи, где фабула подобна прерывистому пульсу, где герои могут исчезать надолго и даже навсегда, а их авторы нечетко помнят, что с ними происходило десятилетие назад. «Цитадель» особенно уязвима: ее энергия ушла на то, чтобы завершить сюжет в этом новом, наспех придуманном жанровом ключе. Трейлер, который крутится в Интернете, говорит о масштабах корректировки фильма: исчезли сцены и, возможно,целые фабульные линии. Это чувствуется и в убаюкивающем ритме картины, почти лишенной свойственного Михалкову азарта, и в монотонности эмоционального «пейзажа», когда герои существуют в режиме постоянной истерики, и в ощущении не управляемого режиссерской рукой хаоса, из которого время от времени выныривают и становятся видимыми эпизоды наподобие родов под бомбами. Эта сцена – вновь символ: рождается дитя, зачатое от врага, но именно оно, невинное, спасет героев в аду бомбежки.

Итак, «Цитадель» вкупе с «Предстоянием» предлагают нам версию Отечественной войны, освобожденную от политики, социальных строев и любой преходящей мелочевки. Это новый, вполне конъюнктурный, отвечающий "задачам времени" миф о ней. Победа отлучена от людей (им доверено только страдать и уповать), война вписалась в извечную схватку Бога и Дьявола; а люди, комары, мотыльки и прочая живность – орудия в руках высших сил. От конкретной войны остались редкие опознавательные знаки наподобие дорожных указателей. В «Цитадели» уже нет городов, мостов, барж и других примет израненной России. В сценах на даче и на вокзале почти отсутствуют приметы самой войны – есть та же очищенная от шелухи схватка Добра и Зла. Котов из фигуры, израненной людской жестокостью и завистью, возвышается практически до Христа.

Конечно, этот большой человек тоже подчинялся людоедским приказам, расстреливал священников и убивал своих же соотечественников, конечно, он совершал сделки с совестью - но во имя высшей цели: он был верным слугой власти.

Нормальный, в этой системе моральных координат, порядок вещей. Властная вертикаль: внизу люди маленькие, над ними люди большие, над большими непререкаемая власть, а выше всех только Господь Бог - он всем и управит.


Бодался Котов со Сталиным

Коль скоро триада «Утомленных солнцем», как признает теперь сам ее автор, - уже не отражение реалий Великой Отечественной, а всего только сказка на ее материале, попробуем говорить о картине и ее герое, выразителе авторского миропонимания, в координатах сказки, т.е жанра назидательного, с моралью.

Итак, комдив Котов. Главный герой и выразитель главной авторской идеи, практически alter ego. Большой человек.

Непонятливым в зале об этом впрямую говорит Кирик, – мелкий жалковатый персонаж, как всегда, хорошо сыгранный большим актером Владимиром Ильиным: “Вы большой человек, но придет время маленьких людей, и тогда большой человек еще пожалеет, что он – большой”. Фраза возникает в фильме вполне неожиданно и не очень обоснована драматургически. Это, как говорят в театре, реплика a part, обращенная непосредственно к зрителям. Умный поймет, о чем она и о ком.

Но заметим, что этот большой человек Котов - большой в сравнении с нами, смертными.

Потому что развитие действия в фильме покажет, что Котов может быть и очень маленьким. Совсем незначительным. Перед Большой Властью. Перед Сталиным. Сидит, тушуется, трясется, заикается, как пацан перед стоматологом. Прямо скажем, не маршал Жуков.

Мне возразят: а ты сам попробовал бы, перед Сталиным-то!

Так ведь сказка перед нами, фольклор, – нам это уже объяснили. Вы можете себе представить Илью Муромца, героя народного, фольклорного, который перед Змеем Горынычем вот так краснеет как рак, не смеет слова поперек молвить и послушно отправляется выполнять горынычев приказ, ведет народ на верную смерть?

А ведь только потому наш Муромец Котов выполняет людоедский приказ горынычев, что этот Змей на данном историческом этапе страною володеет - то есть является непосредственной и непререкаемой Властью. А перед Властью нужно неметь даже большому человеку. Это у большого человека, по-видимому, в крови - и не обсуждается.

Так считает автор фильма, выдавая такого двуликого Януса за большого человека.

Только поэтому, вопреки всем фольклорным, да и просто нормальным человеческим традициям комдив Котов меняет габариты в зависимости от габаритов своего собеседника. У этого комдива один лик угодливый, обращенный к власти, а другой, патерналистский и мессианский, - к «народу». О таких говорят: молодец против овец, а против молодца - сам овца.

И эту, по нормальному нравственному счету, мелочевку нам выдают за высокий образец человеческой породы? Нет, на фольклор фильм явно не тянет тоже.

Боюсь, именно здесь источник разногласий Михалкова с миллионами его недавних почитателей и поклонников. В заложенной в этом кино идее раба, который прикидывается господином, но при этом всякий нормальный человек видит, что – раб, только очень амбициозный. Флюгер, способный на что угодно, в зависимости от ветров времени и ласковых дуновений начальства. Именно поэтому Сталин в фильме хоть и кровопийца, и хочется тайком макнуть его мордой в торт, но есть в его кровопийстве исторический смысл. И Котов послушно ведет на закланье своих ни в чем не повинных соотечественников. Правда, как сказочный Дудочник, вдохновляет их личным примером.

"Мы не можем позволить себе настолько унизить наш народ, чтобы показать человека, правившего им тридцать лет, совершенным идиотом и зверем, который говорит только подлости, пошлости и глупости. Это унижает и народ, и эпоху" - Н.С. Михалков.

То есть идея отправить безоружных тыловиков с палками штурмовать цитадель, чтобы фашисты их расстреляли и тем доказали Европе, какие они звери, – это, по Михалкову, идея не зверская, не подлая и не идиотская. А операция “дудочник”, так патетически показанная в фильме, – не унижение народа.

Трагедия в том, что идейные разногласия такого уровня неизлечимы. Они уходят корнями в какие-то генетически усвоенные коды, в особенности сознания, взращенные с детства, в особенности той самой «породы», которая думает, что именно она - породиста. А это – как шоры: за их пределами ничего не видно. Поэтому герой фильма, существуй он в реальности, так никогда бы и не понял, за что его не любят и почему ему не верят.

Говоря так, я, разумеется, имею в виду только предложенный нам образ комдива Котова, чей профиль на конфетных коробках, – художественный образ, который, по счастью, имеет не очень много прообразов в жизни.

А рекламный плакат, выполненный по типу “бодался теленок с дубом”, на самом деле к фильму отношения не имеет: Котов со Сталиным не бодался, Котов Сталину послушно, верно и безоговорочно служил. О чем сам генералиссимус по ходу фильма ему своевременно напоминает. Так что афиша эта - скорее всего еще одна, причем довольно злая, лебедевская "фотожаба".

О "Цитадели", как и о "Предстоянии", я думаю, будут писать много и резко - много больше, чем фильм заслуживает по своим художественным качествам. Но не из желания "травить" когда-то действительно очень талантливого художника, на что он так часто сетует, не из-за "ненависти" к нему лично, невесть откуда взявшейся. А только потому, что в массах возникает инстинктивное сопротивление идеологии феодализма, которую фильм и его автор упорно пытается навязать России и которая, будь она воплощена в жизнь, неизбежно грозит ей крахом.