Второй российский конкурсный фильм с пафосным названием «Сердца бумеранг» оставляет двойственное впечатление.

С одной стороны, Николай Хомерики подтвердил свою репутацию режиссера, владеющего тонкой психологичностью, умеющего просто и лаконично передать человеческие состояния, одной деталью выразить замаскированную улыбками драму. Фильм рассказывает историю 24-летнего Кости (Александр Яценко), которому врач сообщил о сердечной болезни и опасности в любую минуту умереть. Сказал, что он фактически инвалид, и что работать ему нельзя. А Костя работает в метро помощником машиниста, и внешне у парня все в порядке: он выглядит здоровым и сильным, у него девушка, на которой он собирался жениться, и любящая его мать. Но роковая новость теперь отделяет его от жизни: у него нет будущего, и к этой мысли нельзя привыкнуть.

Поэтому фирменное ноу-хау новорусского кино – показывать бренную жизнь в черно-сером цвете – Хомерики доводит до абсолюта. Снимает фильм на черно-белой пленке (оператор Шандор Беркеши), действие помещает в зону вечной зимы, подолгу останавливает взгляд на безрадостных городских пейзажах и часто показывает метро глазами машиниста: бесконечные, как дурной сон, черные туннели, черные тучи людей на тусклых платформах, изможденные лица пассажиров, их тоскливо отрешенный взгляд. Даже сцена новогоднего фейерверка на Красной площади выглядит как сполохи лихорадочных разрывов над Кремлем и толпа безликих человеческих затылков, ритмично исторгающая невнятные кличи – примерно так должен выглядеть народный праздник в романе Оруэлла. Это можно трактовать как субъективный взгляд обреченного человека. А можно – как объективный портрет новорусской реальности, у которой, как и у героя фильма, нет будущего. И тогда частная история приобретает черты метафоры, беспощадной, как приговор.

В тоскливом течении фильма нам устраивают рекреационную паузу: в крошечной, но бенефисной роли знахарки-шарлатанки является Рената Литвинова, и зал с облегчением хохочет, чтобы потом снова надолго окунуться в цепь томительных предсмертных будней.

В картине - минимум действия: визит героя к своему случайному отцу, который тут же попытается извлечь из обретенного сына выгоду; парочка остервенелых сексуальных сцен, пронзительная сцена с матерью, которая ничего не знает о болезни и нетерпеливо ждет счастья понянчить внуков. Полтора часа сеанса складываются из пейзажей, проходов, проездов, молчания, незначащих реплик. По идее, мы должны ощутить пустоту и ничтожность нашей повседневности перед лицом вечности, которая внезапно разверзлась перед героем. Но в реальности возникает именно то состояние, о котором Хомерики на пресс-конференции в шутку сказал: «Я хотел, чтобы было скучно, скучно, скучно, потом весело, потом снова скучно». В этой шутке, увы, есть доля правды: гложущая героя смертная тоска и скука в зале – вещи разные.

И здесь, признавая еще раз продемонстрированный талант режиссера, мне придется сделать оговорку. Она будет заимствована из начальной сцены фильма, когда врач говорит о смертельном для героя недуге. По-моему, кино Хомерики поражено столь же опасным недугом: оно постепенно утрачивает чувство времени. Оно теперь напоминает наркотическое или алкогольное забытье, когда минуты растягиваются до бесконечности, движения болезненно тормозятся, сам ритм фильма замедлен, как при съемке рапидом – то, что должно жестко контролироваться и точно выверяться автором фильма, становится неуправляемым. И тогда не только фильм оплывает, теряет форму, но возникает и масса небрежностей: герою, по его признанию, то 23, то 24 года, в московском метро вдруг обнаруживается станция «Выборгская», и т.д. Режиссер замер в паутине собственных миражей, диалог со зрителем обрывается, и все остальное в образовавшемся «черном квадрате» публика должна домысливать на свой страх и риск. Можно домыслить до триумфа, но можно дофантазироваться и до мышей.

Поэтому пресс-конференция съемочной группы прошла в почти скандальной обстановке, но на вопрос ведущего: «Кому фильм понравился?» - все-таки поднялся лес рук.