Фильмы, снятые по мотивам сорокинской прозы, смотрятся как историко-биографические. Независимо от того, кто их снимал - Иван Дыховичный ("Копейка") или Александр Зельдович ("Москва"). Думаю потому, что писателя по большей части интересует не убивающее время, а умирающее время.

По Сорокину, длящаяся история - это раздвигающийся в своих границах погост ржавеющих истин, гниющих открытий, смехотворных откровений.

…Наконец, он в соавторстве с Зельдовичем рискнул заглянуть за горизонт стремительно умирающей современности.


Фильм режиссера Александра Зельдовича и писателя Владимира Сорокина "Мишень", показанный в рамках ММКФ и на днях появившийся в российском прокате, меня не увлек.

С иными значительными картинами у меня так бывает. Чтобы ими проникнуться, надо попробовать про них написать. Чтобы начать про такую картину писать, надо ею хотя бы немного заинтересоваться. В случае с "Мишенью" образовался замкнутый круг. Я бы из него и не вырвался. Но тут зазвонил телефон. Одно солидное издание попросило коротко высказаться о "Мишени". И почему-то я согласился. Чтобы высказаться, пришлось написать.

***

Фильмы, снятые по мотивам сорокинской прозы, смотрятся как историко-биографические. Независимо от того, кто их снимал - Иван Дыховичный ("Копейка") или Александр Зельдович ("Москва"). Думаю потому, что писателя по большей части интересует не убивающее время, а умирающее время.

По Сорокину, длящаяся история - это раздвигающийся в своих границах погост ржавеющих истин, гниющих открытий, смехотворных откровений.

…Наконец, он в соавторстве с Зельдовичем рискнул заглянуть за горизонт стремительно умирающей современности.

В "Москве" (2000 год) их мишенью было последнее десятилетие прошлого тысячелетия.

В "Мишени" целью стали двадцатые годы нового тысячелетия.

1990-е - это годы, когда чемодан с аккуратно уложенными пачками долларов - и конкретная задача, и светлая мечта, и универсальное средство, и потаенный смысл, то есть нечто самоценное.

В двадцатые годы нашего тысячелетия продвинутые люди все имеют. И больше того, что получили в конце прошлого века. Помимо денег у них теперь еще и власть. Чего еще можно им пожелать?

Того, наверное, чего желали Фауст, Дориан Грей - вечной молодости, нетускнеющей красоты, неиссякаемой потенции. В былые времена на сей случай подвертывались Золотая рыбка, чудодейственные феи, харизматичные шаманы, потусторонние волшебники… Наконец, вспомним господина Мефистофеля…

Но и в былые времена с исполнением желаний не все проходило гладко. Предусматривались какие-то условия, ограничения. Чем-то приходилось жертвовать. Принципами, призваниями, религиозными установками, моралью, любовью, а то и собственной душой.

Сейчас все больше надежды на технический прогресс. На научные достижения в области биотехнологий, в сфере технологий сугубо медицинских - пластика, трансплантация. Как-то помогают фитнес, диеты… Так что можно обойтись, и не прибегая к услугам сказочных персонажей.


Следы технического прогресса в картине Зельдовича заметны, хотя они и не так впечатляющи, сколь должны были бы, учитывая привкус футурологии на экране, и принимая во внимание резко возросшую скорость раскручивающегося колеса истории. Ну, машины несколько другие, интерьеры не вполне здешние, безбытный быт, герои как бы инопланетные, ландшафты неземные, ближе и роднее стала нам Поднебесная. Появился прибор, на цветовом индикаторе которого можно увидеть соотношение добра и зла в человеке.

Что еще?

Ах да: в мире этого фильма нет ни стариков, ни детей. То есть мир не привязан к Земле ни с одной стороны - ни спереди, ни сзади. Ни со стороны Прошлого, ни со стороны Будущего. (Не как в "Солярисе" Тарковского, на сличение с которым "Мишень" напрашивается).

Хотя секс на нашей планете все еще есть. Но уж очень он животный, на уровне инстинкта. И это, наверное, последнее, что еще соединяет героев Зельдовича и Сорокина с органической жизнью на Земле.

Заветное желание героев быть вечно молодыми парадоксально. Не надо останавливать мгновение. Не надо, чтобы оно длилось вечно. Нет. Пусть время мчится вперед. Но не задевая их наружности, их интеллектуальных и витальных способностей, их положения в обществе.

Возможен другой вариант. Он опробован в мифологии Древней Греции. Там бог богов Зевс не стал адаптироваться к богу времени; он проглотил Хроноса, своего папу, и больше мог не думать о быстротечности того, что оказалось у него внутри. Он отключил опцию "время".
Действительно, а нельзя ли принять Время внутрь себя, как лекарство от смерти?..


С этой мыслью продвинутые россияне посещают забытое богом и людьми место в Алтайской степи, обрамленной горами. Там доживает свой век астрофизический комплекс, построенный еще в советское время. Он на свои детекторы аккумулирует космические излучения, которые только и способны приобщить человека к Вечности. Небольшая доза Космоса, и Министр природных ресурсов может почувствовать себя в роли Зевса.

Сбылась мечта сверхчеловека, о которой не смел помыслить простой и даже самый состоятельный смертный: не человек вырвался в Космос; космос просочился в него и сделал бесконечной его молодую жизнь.

В таком случае Москву 1920-го года надо считать отправной точкой новейшей человеческой цивилизации. Цивилизации, в которой людям больше не придется иметь дело с проблемой бренности своего существования. В которой не будет места для гамлетовских персонажей с их дурацкими вопросами вроде: to be or not to be. В которой не окажется места религиозным верованиям. В которой утратят значение многие из былых ценностей, но зато сформируются представления уже не о корпоративной морали, а о морали межгалактической.

***

В нынешнем 2011 году исполнилось ровно десять лет со дня путешествия Дэйва Боумена на Юпитер (или Сатурн, не могу вспомнить) в фильме Стэнли Кубрика "Космическая Одиссея 2001". Сам фильм был снят много раньше - в 1968 году. Фантасты Кубрик и Кларк многое угадали по части технического прогресса - мозговитые компьютеры, голосовая идентификация, плазменные телевизоры. Но не сумели предвидеть, что к 2001 году не будет такой страны, как СССР. Они оказались неважными пророками в геополитическом отношении.

Впрочем, не будем придираться; их эта сторона действительности совсем не интересовала. Их волновала судьба внеземного Разума, который обитает в Космосе в виде некоего магического Монолита. Он поспособствовал эволюции разума на Земле. Плодом ее стал компьютер HAL 9000 - предельно рациональный персонаж, но не вполне гуманный от рождения. Дефицит его человечности поставил под угрозу успех космической Одиссеи Дэйва Боумена, которому суждено было в финале обратиться в "звездное дитя".


Что с человеком может статься на краю нашей галактики, Кубрик и Кларк объяснили более или менее доходчиво.

Тарковский, отправив психолога Криса Кельвина на космическую станцию, летающую вокруг планеты Солярис, вглядывается в планету, звать которую - Человек. Там - океанская Бездна, в которой трепыхается Нравственность.

Нынче на кону исторического прогресса человеческой цивилизации, по мысли Сорокина и Зельдовича, ни много ни мало как то, что мы считаем человечностью.

Человеки останутся, а человечность может отвалиться, - предупреждают авторы. За ненадобностью. Как последняя ступень межгалактической ракеты.

Явится ли новая мораль? Какой она станет?

Впрочем, это уже тема следующего фильма Владимира Сорокина и Александра Зельдовича.

***

Когда кто-то где-то грозит человечеству вечной молодостью, я вспоминаю "Нежную кожу" Трюффо, где модный писатель, отвечая на вопрос журналистки: "Какое самое честолюбивое ваше желание?", сказал: "Добиться бессмертия и умереть".

К этому идет дело, как я понимаю.