В старом простодушном театре его называли водевилем, а в кинематографе зрелого периода он обосновался под псевдонимами «лирическая комедия» (в советском варианте) и «романтическая комедия» (в американском). У нас лирическую комедию подтравливали за легковесность, но всё равно предпочитали её более опасной сатире. До высшей кондиции и, можно сказать, до иезуитской метафоричности этот деликатный жанр довёл Эльдар Рязанов; вырождение жанра красноречиво засвидетельствовал обескровленный римейк «Служебного романа». Даже гений Бекмамбетова (почти без кавычек) не смог вдохнуть новую жизнь в «Иронию судьбы». Казалось, что нынешнее время не способно породить ничего смешного выше планки комеди-клаба. А уж ничего лирического или романтического — тем паче.


Авдотья Смирнова подошла к ромкому с другой — как бы не комедийной, а возвышенной, даже интеллектуальной стороны. Погрузившись во время съёмок сериала «Отцы и дети» в атмосферу культурного заповедника, она вместе с соавтором сценария Анной Пармас потянула из тургеневских дворянских гнёзд шлейф литературных легенд. Всё действие «Двух дней» происходит в музее-усадьбе вымышленного писателя Петра Щегловитого, автора «Записок рыбака» и других хрестоматийных шедевров. Он ухитрился не поссориться ни с Тургеневым, ни с Достоевским, и он же оказался великим мастером приватного компромисса: прижил не одно чадо с крестьянкой Акулиной, но всю жизнь платонически любил Софью Дорн, с которой был знаком всего два дня, но в страстной переписке состоял почти всю жизнь.

В экспозиции к фильму пейзаж усадьбы (роль которой сыграло Абрамцево) населяет киногруппа во главе с режиссёром Борисом Хлебниковым и актрисами Анной Михалковой и Ксенией Раппопорт: первая должна играть Акулину, вторая — Софью. Но вместо этой киноленты (которую я лично очень был бы не против посмотреть) мы увидим другую. Ксения Раппопорт сыграет в ней нищую, одинокую, неуклюжую, но гордую и страстную музейную работницу, а Фёдор Бондарчук — блатного замминистра, единоросса, скрытого алкаша, записного циника, а, в общем-то, хорошего парня. И чиновники чувствовать умеют…

Между ними, далёкими планетами из разных галактик, вспыхнет огонь. Любовная интрига будет развиваться на фоне нашествия бюрократов-отморозков (лучший — Борис Каморзин с виртуозным матерным монологом) и юродства принимающей их стороны (на этом фланге блистает Евгений Муравин). Работники заповедника (кроме принципиальной Маши — Раппопорт) готовы на всё, чтобы сохранить усадьбу от нашествия современных варваров. Ромком насыщен актуальными приметами нашей экономической и культурной жизни, рассыпанными повсюду густо, но не без известного вкуса и иронии.

Заходя на территорию Рязанова, Смирнова не пытается его переплюнуть: ей более дороги любимые тропинки из романов Джейн Остин и фильм «Четыре свадьбы и похороны». Различима в этом фильме и другая, более близкая нам социальная модель уже отечественного производства — «Тема» Глеба Панфилова, где разыгрывалась во многом сходная коллизия: номенклатурный писатель (Михаил Ульянов), выехав в провинцию, оказывал знаки внимания музейной работнице (Инна Чурикова), но та, будучи записной интеллигенткой, отвергала его как эстетически чуждый элемент. Только надрывный драматизм «Темы» переходит в «Двух днях» в мелодраматизм и самопародию. Соответственно снижают тему, уже без кавычек, имиджи современных актёров: Бондарчук — это огламуренный Ульянов, Раппопорт — травестированная Чурикова. Иных социальных типов, которыми было так богато кино шестидесятых, семидесятых и даже восьмидесятых годов, в новом столетии почти не осталось.

Другой источник вдохновения, быть может, подсознательно, режиссёр находит в творчестве своего отца Андрея Смирнова (он играет в «Двух днях» коррумпированного министра). Влияние его и его эпохи в этой картине, может быть, и неочевидно, но глубоко; хотя вряд ли он, ненавидящий само слово «мейнстрим», допустил бы столь жирные краски и даже вампуку в изображении деревни. Но дело в том, что Смирнов снимал народное кино для интеллигенции, Смирнова же хочет делать интеллигентное кино для народа, по нынешнему — культурный мейнстрим. Разница между отцом и дочерью примерно такая же, как между Кирой Муратовой и Верой Сторожевой, или между Ларисой Шепитько и Ларисой Садиловой. Интересно заодно заметить, что «человеческое кино» сегодня пытаются делать в России преимущественно женщины — в то время как раньше именно представительницы «слабого пола» занимали в кинорежиссуре самую жёсткую и радикальную позицию.

О намерениях Авдотьи Смирновой сигнализировал уже её режиссёрский дебют «Связь». Покончив с декадентскими увлечениями юности, с культом ярких личностей типа Бунина и Спесивцевой, она предпочла сделать love story из жизни среднего класса, выбрав героев, трогательных в своей инфантильной посредственности. Фильм получился милым, но вяловатым и не вполне органичным для режиссёра: все знают Дуню Смирнову как человека, далёкого от «золотой середины». Однако удивительным образом этот эксперимент оказался почти революционным, заполнив пустующую нишу российского мейнстрима — между «лютым артхаусом» и «блокбастерами».

Трудно сказать, насколько обретённая Смирновой ниша — действительно её собственная. Но разговоры о том, что сказочный хеппи-энд недостаточно облагорожен иронией и в результате прочитывается как «образ идиллического единения грубо прагматичной „путинской“ власти с оппозиционными ей интеллигентскими кругами» (цитирую украинского коллегу Александра Рутковского), кажутся мне спекуляциями совсем из другой оперы. В этой же картине и, правда, очень неглупо обыграны мифология истончившейся культурной прослойки и двойственное отношение современного российского общества к культуре как к чему-то сакральному и одновременно жалкому.

Андрей Плахов
Журнал "Сеанс"