Главная премьера будущей недели для меня – «Шапито-шоу» Сергея Лобана и Марины Потаповой. У него Серебряный приз Московского фестиваля, приз в Анапе и приз критики, а теперь он едет в Роттердам для участия в программе "Яркое будущее". Молодой, полный парадоксов, смешной и грустный, он сражает очень естественным ощущением внутренней свободы и героев, и авторов. Вручая Лобану приз ММКФ, председатель жюри Джеральдина Чаплин сказала, что готова сниматься в любом его новом фильме.

Сегодня я пересмотрел фильм третий раз. И чем дальше, тем больше наслаждался тем, как артистично он придуман, написан, сыгран, озвучен и снят. Как персонаж, случайно замеченный боковым зрением где-то на десятой или двадцатой минуте действия, через полчаса займет все наше внимание, какие узелки беспрерывно завязывают на наших глазах авторы, готовя все новые сюрпризы, сюжеты, встречи, закручивая все новые невидимые миру драмы, комедии и фарсы. И сколько там точных наблюдений, сколько любви, приколов, рыданий, смеха и света.Это замечательный фильм, и я, показывая его коллегам в редакции, с удовольствием убедился в их редкостно единодушном восторге.

На днях мы довольно долго говорили с Сергеем Лобаном в его мастерской под названием «Шапито-шоу». В эту публикацию вошла только половина беседы – та, что касается непосредственно фильма. Вторая половина, мне кажется, еще более интересна, но ее я дам в газету сразу после премьеры картины. А пока вот этот разговор, который, к сожалению, в газете тоже можно было напечатать только с неизбежными сокращениями – есть в газетах определенные лимиты объема. А если сильно сокращаешь, неизбежно уходит живая интонация, в которой – характер собеседника, его способ думать и говорить.

Здесь я привожу эту половину интервью полностью.

– Мы встречались с вами сразу после премьеры «Шапито-шоу» на Московском фестивале в июне. Что вы с тех пор делали?

– Пытался как-то решать прокатную судьбу фильма. И параллельно меня приглашали в жюри разных фестивалей, в основном - короткометражных фильмов. Я соглашался, потому что хотел людей свежих увидеть. Мы с Мариной Потаповой собирались снимать сериалы – хотим в этой области что-то сделать интересное. И думали найти свежих людей. Но это не так просто.

– Кстати, это первое интервью, которое вы даете без Марины.

– Она собиралась прийти, но что-то опаздывает.

– «Шапито-шоу» - ваш первый опыт работы в профессиональной киноиндустрии. Каковы впечатления?

– Было страшно очень. Я даже не ожидал, что настолько может быть страшно. Эта глобальная, грандиозная просто ответственность. Наши представления о том, как все устроено и как должно работать, были очень оптимистичны и основаны на нашем предыдущем опыте совершенно автономной работы над «Пылью». Все делалось просто и достаточно быстро, мы полагались только на собственные силы. А здесь приходится полагаться на людей, про которых ты вообще ничего не знаешь. И что у них в голове, и почему все не движется, все такое неповоротливое, и каждую секунду ты теряешь огромное количество денег. И проект все время под угрозой, и его шансы все время тают. Это состояние какой-то бесконечной войны – конечно, страшно. Мы только под конец научились как-то в этом ориентироваться. А сначала был бесконечный ужас. Я не понимал, почему это все именно так должно быть: такая жесткая авторитарная система подавления любых возможностей. А в дальнейшем? Наверное, будем работать в этом же направлении, но уже понимая, как это действует.

– И вы не уложились в задуманный бюджет?

– Нет, конечно! Уже на первой стадии. На самом деле кризис нам сильно помог: он обрушил финансирование, и не успело выясниться, как мы превысили бюджет. А новые инвесторы уже понимали, в какой катастрофической ситуации мы находимся.

– Фильм идет почти четыре часа – как вы решили показывать его на киноэкранах?

– Еще в начале съемок я понимал, что мы не сможем снять нормальный полуторачасовой фильм. Чтобы он включал все, что мы задумали. Я сразу думал, что это должны быть два фильма для проката. Как на это отреагируют прокатчики, я себе не представлял. Оказалось, что и для них это не главная проблема. Это люди, которые бесконечно играют в рулетку: им нельзя проигрывать, и у них есть беспроигрышные схемы, которые они нарушают в редчайших случаях. И как бы ни был хорош фильм, какое бы прекрасное «сарафанное радио» его сопровождало, какие бы ни были на него отклики, - они не реагируют никак. Хотя понимают, что успех картины зависит только от «сарафана» - от того, как он нравится людям. Но они его даже не смотрят: если он не дай бог им понравится, говорят, то они не смогут на него адекватно реагировать. Они судят по совокупным данным. Если фильм был на фестивале – значит, точно никому не интересен. Потому что – артхаус. Если он там победил – еще хуже: адресован узкой аудитории. Если это арт-мейнстрим, то у вас в лучшем случае будут пять кинотеатров, из них реально работать с фильмом будут два. Убедить никого из них не удалось. В результате мы его прокатываем сами – прокатом-самокатом. У нас есть человек, который разбирается в этой системе, Максим Кузьмин, и он сам договаривается, сам расписывает сетку, сам ходит убеждает кинотеатры, он парень пробивной и настойчивый.

– И каков результат? Где его можно посмотреть, скажем, в Москве?

– Около двадцати экранов. А вообще его покажут в сорока примерно городах. Чуть ли не сто копий. Перед прокатом поедем по крупным городам: Екатеринбург, Новосибирск, Петербург, Ростов-на-Дону, Ярославль – там будут премьеры. Картина пойдет везде «в цифре». Чтобы перевести на пленку, нужны грандиозные деньги. И кинотеатры срочно переоборудуют залы под цифровые проекторы. А скоро и цифровые копии не понадобятся – фильмы можно будет передавать кинотеатрам через спутник. Как это делается в Америке или Индии.

– В двух ваших фильмах лейтмотивом проходит Виктор Цой. Что он для вас?

– Он занимает определенное место в нашей мифологии.

– А как вы нашли его двойника?

– Вся эта история с продюсированием «двойника Цоя» имеет реальных прототипов. Она реально произошла с мои другом Глебом Михайловым. Он из Питера, и он снял фильм, который обожали многие кинокритики, - очень смешной российский трэш «Черный фраер». Он даже стал культовым в определенных кругах. Глеб интересный парень, он даже школу не закончил, в девятом классе перестал учиться, в десятом уехал в Германию с десятью долларами в кармане, а вообще был завсегдатаем видеосалонов и «Индиану Джонса» пересмотрел раз сто. И он все время что-то придумывал. И вот придумал сделать группу, которая заменит Виктора Цоя. У него есть приятель – Асхат Ош, у которого была группа «Виктор». Он немного похож на Цоя, а голос вообще неотличим. И писал песни очень странные. Он личность такая… смешная. У Цоя в песнях чистая романтика и героика, а здесь человек ничего сам не собирается делать – только требует, чтобы ему все предоставили: «Развяжите мне руки, дайте мне напиться воды на дороге, растопите мне лед на дороге, дайте мне слово не стоять на пути, я хочу в этом мире свое место найти!». Что-то в этом роде. Не то чтобы эрзац… очень похоже, но с какими-то отклонениями. Такая параллельная реальность. И у него с этой группой «Виктор» были чудовищные провалы, и эта история легла в основу одной из глав картины. Конечно, там герой не похож на Глеба, но двойника мы долго искали. Приехали на годовщину смерти Цоя и были уверены, что на кладбище будет много двойников с гитарами – только выбирай. Но были только несколько пьяных панков. А потом мы попали на концерт на Камчатке, и там был очень хороший двойник – Нияз. Парень красивый и простой. Он там охранял автомобильную стоянку. Мы уже подумывали, как привезти его в Москву. Но тут увидели клип Сережи Кузьменко и поняли: то, что нам нужно. Он умеет нести стать своего героя, но при этом в нем ощущается внутренняя ирония и открытость. Он живет в Америке, он там тоже двойник Цоя, но много на этом там не заработаешь, и он тоже охраняет стоянку, даже стал каким-то менеджером, и у него скоро родится дочка. Так вот, мы ему написали, он нам сразу перезвонил – он на любые авантюры идет с удовольствием.

– У вас есть ваш фирменный актер – Алексей Подольский. Он снимался и в «Пыли», и теперь он в роли Киберстранника. Расскажите о нем.

– Он наш старинный приятель, он, еще будучи панком, принимал участие в разных наших проектах. У него была своя панк-группа, она пела очень страшные, чудовищные тексты, и он был вообще очень востребован в этой среде экзистенциального панк-рока. Монтировал из видеокассет что-то напоминающее фильмы, что-то постоянно придумывал, и мы были с ним знакомы по этому панко-анархо-движению. Он врач, гастроэнтеролог, и его настоящая фамилия – Сергеев, а Подольский – это потому что он работает в Подольске, и к нему там можно прийти на прием в поликлинику. Но его актерская судьба как-то странно складывается. Его многие пытаются использовать в своих целях – его, например, Гинзбург включил в «Generation P», и он там снялся, но потом его полностью вырезали и заменили Трахтенбергом. Но он там остался в одной сцене: весь фильм Трахтенберг, вдруг появляется Подольлский, говорит какую-то фразу, а потом опять Трахтенберг. Получилось смешно. Он наш талисман – в нем есть какая-то трогательность.

– В фильме есть энергичный пионер-трубач – это кто?

– Это Дима Богдан. Найти правильного актера на роль, которую мы сочинили, было очень важно. У нас были очень смешные кастинги, где мы просили прочитать монолог Гамлета. Нужен был такой человек, который может это себе позволить. Я дал эти кастинги посмотреть Хлебникову, и он подумал, что мы делаем такое концептуальное видео, чтобы потом смонтировать все эти монологи и поржать. А нам было не до смеха: мы искали и не могли найти нужного человека ну никак! Целый год. И уже бились в отчаянии. И тут Вера Строкова, которая играет Веру, посоветовала Диму Богдана из Театра около дома Станиславского. И он пришел, очень странный: в нем нет желания понравиться или раскрыться, он кажется ничем не примечательным, он приходит и сам начинает «прощупывать» собеседника. То есть как художник, он старается понять, к кому пришел. И мы несколько дней вот так сидели, говорили о разном, потом перестал ходить, а потом вдруг позвонил через два месяца и сказал: «Мне кажется, я понял». И пришел – уже с усами. Усы для героя он придумал сам. И отрастил специально. Усы ему очень круто идут.

– А Вера Строкова?

– Веру я увидел на выпускном спектакле Щукинского. Очень хороший курс Любимцева. У нас сначала была идея, что Вера должна быть такая же, как Подольский. У нас даже была уже девочка, которую мы планировали, не актриса, но что-то ничего не выходило у нас. А Веру мы пробовали на роль корреспондентки – она там идеально подходила. И тогда я подумал: пусть Вера станет такой Дюймовочкой, Золушкой, и получатся, условно говоря, Красавица и Чудовище. Так и сделали.

– У меня возникли ассоциации с Винни-Пухом и осликом Иа-Иа.

– (смеется) Похоже.

– По конструкции ваша картина напоминает мне пчелиные соты. Каждая замкнута сама в себе, все вместе образуют единое целое, а если поворачивать, то возникают разные ракурсы и пересечения. Картину можно смотреть кусками, как клипы.

– Я так и хотел – чтобы аттракцион заключался в каждой сцене. Для кино, наверное, это не очень правильный подход. Это как шар – там нет кульминаций и катарсисов. Я смотрел «Мистический поезд» Джармуша, и меня поразил этот эффект одномоментности происходящих событий. Это странное ощущение: словно в мозгу что-то происходит необычное – ты начинаешь ощущать время. Это важная составляющая.

– В одном из интервью вы назвали отечественное кино заскорузлым. А есть в нем симпатичные вам фильмы.

– Из современного кино мне нравится Бакурадзе – его фильмы «Москва» и «Шультес». Он умеет ловить состояния и очень правильно в них погружает. «Охотника» я пока не смотрел – он почему-то еще не появился на торрентах. Хлебников делает занятные фильмы. Но такого, чтобы очень зацепило, я не видел, наверное.

– А из западного кино?

– Там мне многие фильмы нравятся. Много великолепных фильмов в американском независимом кино. Например, Bellflower Эвана Глоделла – офигенное кино, абсолютно экспериментальное и по киноязыку, и по характеру героя. Там такие люди это кино делают! Глоделл – он и режиссер и исполнитель главной роли такого изобретателя, который с приятелем строит машину с огнеметом – она существует в какой-то их мифологии постапокалиптического пространства. Режиссер сам придумал и эту машину и какую-то насадку на объектив камеры, так что все выглядит черт-те как. Такой сложный синтетический продукт человека, который, судя по всему, талантлив во многих направлениях. И делает вещи, которые вообще ни на что не похожи, - совершенно новые.

– В Анапе ваш фильм наградили с формулировкой «За ощущение необходимости перемен». Какие перемены вам видятся? В обществе, в искусстве?

– Мы все ощущаем: что-то назревает. И этому рады очень сильно. Но, к сожалению, мы с Мариной Потаповой как группа себя не ощущаем частью этой волны. Мы сидим в окопах уже очень давно, и то, что касается каких-то преобразований в государстве, нас на самом деле не очень тревожит и колышет, потому что государство мы не выносим как факт. Мы думаем, что нужно создавать какие-то совершенно новые государства. На новых принципах основанные - идеальные. Мне нравится, что Интернет позволяет делать вещи фантастические. Уже не оглядываясь ни на власть, ни на социальные устройства. В твоих руках огромное количество инструментов, и ты сам можешь формировать свое жизненное пространство. Таким, каким бы ты хотел его видеть.

– Эмиграция в Интернет?

– Нет. Некоторые создают такие государства в реале. Кто-то может себе позволить для этого купить остров, другие покупают платформы в океане. Вообразите: дрейфует такая огромная платформа, и там живут люди, у которых свое государство. На фестивале «2 in 1» был показан фильм «Как создать свое государство», и мне очень понравилась эта идея: создать свою утопию. Потому что невозможно все время сидеть и ждать, пока эти динозавры там зашевелятся. От власти уже ничего не нужно. Раньше от нее требовали свободы слова, сейчас это уже смешно, потому что вся свобода слова – в Сети. И оттуда теперь все больше людей получает информацию. Там вообще нет присутствия государства. Оно есть еще в телевизоре, но телевизор многие воспринимают уже как артефакт. Как раньше трехпрограммное радио на кухне. Он больше не работает как средство массовой пропаганды – ну никак! Вторая свобода – экономическая. Но для этого тоже появляются новые механизмы – например, краудфандинг. Так что все уплывает у власти из рук. Все становится очень прозрачным, все друг про друга всё знают. Как можно в такой ситуации находиться у власти – я не представляю. Для этих людей тяжелые времена наступают: у них больше нет средств воздействия на сознание людей. Мне кажется, у власти должны быть люди – вот как доктор Лиза. Гуманисты, бескорыстные, которые просто любят людей. Им нечего скрывать и нечего терять. Они просто готовы помогать и хотят, чтобы все было хорошо.