Прежде, снимая кино про наше прошлое, вы будто бежали от современности. И наконец, решились взяться за современный материал. Расскажите о вашем новом проекте?

   * В переходное время вообще легче работается с дистанцированной эпохой, поскольку не очень понятно, каково будет развитие сегодняшнего дня. Но сейчас, мне кажется, реальность в России уже сформировалась, и главное – на уровне архетипов, и уже понятно, о чем говорить. Во всяком случае, для меня наша реальность стала менее зыбкой.

Мне хочется попытаться сделать кино, которое говорит о поколении 30-35-летних, которые живут здесь и сейчас. Причем этот фильм строится на принципе рассказа о разных людях, живущих в одном месте и в то же время в мирах, несоприкасающихся между собой. Это и история про пытающегося устроиться в Москве гастарбайтера, который не говорит по-русски, но очень хочет научиться. Это и история про мужчину, который не хочет жить устоявшейся жизнью, какой живут его ровесники. Это и история про девочку, которая никогда не жила в России, но, приехав сюда с братом на неделю, так и осталась здесь. И хотя, в сущности, истории строятся вокруг бытового события, – скажем, один герой собирает деньги на покупку нового компьютера, – они о том, как герои пытаются ответить себе на вопрос «кто я в этом мире?».

Прежде ваши истории были про «маленьких людей» на фоне глобальных исторических событий. А теперь Большая история не оттеняет историю ваших героев?

   * Почему великое итальянское кино смотрели во всем мире? Потому что оно отталкивалось от понятной для всех проблематики мира возникшего после войны, нового мира. И поэтому каждый находил в этих фильмах что-то близкое. Мы живем в мире после, условно говоря, глобализации. Это не хорошо, и не плохо - я не хочу давать этому процессу оценку. Это – данность. Это та опора, на основе которой сегодня будет развиваться культура. Для меня необходимо передать вот это ощущение времени, в котором мы живем. Ведь важно снимать не о каких-то абстрактных персонажах, а о самом себе, своих друзьях или просто о людях, с чей жизнью ты соприкасался, о своем взаимоотношении со временем.


И в каждом персонаже есть вы?

   * Да, меня самого там достаточно много. Мне показалось важно для самого себя проговорить какие-то вещи, которые меня волнуют, о которых я постоянно думаю и чтобы предпринять попытку сформулировать ощущение от времени, в котором ты живешь, надо посмотреть… нет, даже не в зеркало специально уставиться и рассматривать себя. А знаете, когда проходите мимо витрины магазина, вы, не сбавляя шага, на долю секунду ловите отражение своего лица. Вот так и мне хочется попытаться что-то уловить в той энергически разнонаправленной истории, которую я придумал.

Когда мы с вами беседовали пару лет назад, вы говорили о своем апокалипсическом ощущении мира, что начинается закат того миропорядка, в котором мы существовали. Это ощущение изменилось?

   * Изменилось. Или изменилось отношение к этому. Ощущение конечности Вселенной у человечества не меняется, и с возрастом ты начинаешь воспринимать это острее, но в то же время, ощущение это становится частью твоей жизни. Кстати, из-за этих изменений во мне, очень долго – полтора года, – писался сценарий. От первого варианта не осталось вообще ничего…

Тогда это была история про одного архитектора, идеалиста по своей сути.

   * Да, а теперь у меня истории шести разных людей, ощущение которых должно у зрителя трансформироваться в ощущение страны, в которой мы живем. Менялись, не пройдя испытанием временем, концепции, к чему должен прийти фильм. Но в итоге получилось что-то по ощущению напоминающее рассказы Довлатова.

Любопытно, что режиссеры, работающие в нише авторского кино, предпочитают снимать про провинцию, нежели про Москву или Питер.

   * В том-то и дело. У нас снимают либо истории, – как в отличном фильме Алексея Попогребского, – происходящие в каком-то замкнутом, оторванном от мира пространстве, кино во многом мифологическое. Либо про то, как плохо жить в провинции, про которую режиссеры, на самом деле, знают не слишком хорошо. И, кстати, то, что у нас арт-хаусное кино снимается в провинции, носит не мировоззренческий характер, а экономический, в первую очередь.



В смысле?

   * Проблема в том, что у нас нет большого кинорынка. На Западе артовое кино идет в некотором количестве специализированных залов, где оно не моментально, как коммерческое кино, но верно окупается. В России кинотеатров мало, пиратство, недостаточно телеканалов, отсутствие инвесторов. В Москве, в Питере снимать невозможно – очень дорого. Единственное место, где с точки зрения бюджета, можно сниматься российское авторское кино – как можно дальше от Москвы. Поэтому все уезжают в провинцию, и начинают снимать одно и то же за редким исключением. Это неправильно. «Андрей Рублев» продается в любом магазине во Франции, Англии. И это касается не только кинематографа, но и спорта и науки. Вы знаете, что за последний год патентов в России зарегистрировано в три раза меньше, чем в одной китайской компании, занимающейся производством сотовых телефонов? Нужна внятная политика по поддержке культуры, а не мошеннические исследования, на основании которых принимаются решения. Это повторение советского опыта, закончившегося тем, что казалось бы работающая система распалась за несколько лет. Имена людей, которые еще 30 лет назад поступали сходным образом, подменяя действительность тупой статистикой, пытавшихся всех учить как надо, потом стали нарицательными в интеллигентских кругах. И в Москве и в Ленинграде. Про них рассказывали анекдоты. Мы же должны идти вперед, а иначе ничего не произойдет. Нужен адекватный диалог. Тогда бы могли бы быть приняты решения, которые не вызвали бы раскол в кинематографии. Я, например, знаю современных и образованных людей, которые бы могли работать на благо кино. Но, к сожалению, в лучших византийских традициях у нас существует видимость конструктивного диалога, а не сам диалог. Мы так проиграет в мировой конкурентной среде.

Но с другой стороны, киноиндустрия все же базируется на мейнстриме, прежде всего.

   * Но у нас и коммерческие кино, как мы видим, не может попасть в нерв нашего зрителя. А проблема – в продюсерах. Ошибка наших продюсеров, которые возникли в 90-е, в том, что они подходят к коммерческому кино, как к производству автомобиля, и думают только об извлечении прибыли. Но если вспомнить, например, Брукхаймера (крупнейший продюсер Голливуда, снявший в том числе «Пиратов Карибского моря» – прим. авт.), то кино, это, прежде всего, реализация личных фантазий. Глаза должны гореть! Та же история с актерами. Когда наш хороший актер-имярек снимается в блокбастере, он не верит в происходящее, и к фильму относится как к халтуре, иронизируя над собой, над сюжетом, над картиной, и эта энергия пренебрежения передается в зрительный зал. Только тот, кто свято верит в то, что он делает, может что-то сделать толковое, как «Пираты Карибского моря» или «Челюсти». Так что наше кино приобретет реальное движение вперед только, когда появится новое поколение продюсеров. Большинство же нынешних продюсеров десятилетиями только обещают победить Голливуд. Их компании не рентабельны. И кстати, очень важно понимать, что все крупные мировые коммерческие режиссеры, в том числе Стивен Спилберг, Питер Джексон, как правило, начинали не с коммерческих картин. Поэтому когда мои друзья, коллеги снимают артовое кино, это не означает, что через пять-десять лет не станут локомотивами индустрии.

Вы же решились снимать в Москве.

   * Я просто считаю, что уже пора, наконец, снять хорошее авторское кино про очень интересную и очень противоречивую московскую жизнь. Хотя я понимаю, что будет невероятно сложно на уровне изображения. Москва настолько хаотична, в ней понастроили конфетно-розовых особняков, которые тоже надо суметь снять так, чтоб не возникало фальши.

Но если возвращаться к провинции, то все же именно в ней легче найти национальную идентичность, нежели в Москве, универсальном мегаполисе, как Нью-Йорк, Лондон и т.д.

   * В том-то и дело, что мы слишком сильно оказались укоренены в своих проблемах. Нужно снять фильм как интернациональную историю, при этом не затирая национальную идентичность. Ведь, так или иначе, мы часть огромного мира. И большей частью проблемы, которые мы испытываем, испытывают люди в огромном количестве стран. У нас не ходят медведи по улицам, у не отрубают головы через каждые 5 минут. Об этом надо говорить, иначе мы так и будем выглядеть варварами. Российское кино потеряло умение говорить универсальным человеческим языком, которым обладало, условно, в 60-е годы. И я хочу попытаться рассказать о нашей жизни, о том, что меня окружает, с одной стороны, не упрощая, но с другой – тем языком, который понятен на любом континенте, в любой стране. Для меня важно, чтобы человек из Парагвая, Италии, Англии, Японии, который посмотрит это кино, воспринял мои истории, как свои.

«Российская газета»