Юрий Богомолов
Олимпиада с черной отметиной
30 лет назад радость праздника во славу мирового спорта и горе утраты национального поэта пересеклись в одной точке - в зените жаркого лета.

Не такого жаркого, как нынешнее. Но все-таки…

Правда, советский режим тогда постарался не заметить в спортивной оде радости траурной щели, откуда неслись песни о порванном парусе, о нейтральной полосе, о переселении душ, об истребителе ЯК, о поэте, о друге, о дурдоме, о сентиментальном боксере, о конях, о горах и т.д.

Все его песни - патетические, лирические, иронические, ернические - в тот день звучали как заветные и поминальные. Безъязыкие толпы ощетинились кассетниками, озвучивавшими их боль, отчаяние, скорбь…

Вдруг выяснилось, что каждая строчка - как эпитафия на могильной плите.

Вот, например:

«Застонал я, динамики взвыли

Он сдавил мое горло рукой

Отвернули меня, умертвили,

Заменили меня на другой».

Или хотя бы такая:

«Поэты ходят пятками по лезвию ножа

И режут в кровь свои босые души».

***


Праздник был виртуальным: он плескался на экранах телевизоров, на страницах всех газет, в эфире всех радиостанций.

А горе было реальным, почти нелегальным. Запечатлено оно частными видеокамерами, на пленках иностранных телекомпаний, в памяти тысяч людей, пришедших к стенам Театра на Таганке, чтобы проводить гроб с телом Владимира Высоцкого до могилы на Ваганькове.

С годами триумф советских спортсменов в 1980-м вспоминали все реже, а поэта - все чаще. Олимпиада потеснилась и на телеэкранах, и во всех прочих СМИ, дав место воспоминаниям о том, как провожали актера и поэта, сошедшего с дистанции своей жизни на 44-й ее отметке.
В какой-то момент показалось, что он ее полностью затмил, заместил.

В этом году у них юбилеи, и Олимпиада вернулась на телеэкраны. Правда, и на этот раз Олимпиаду и Высоцкого постарались развести. В начале недели изобиловали сентиментальные программы о празднике спорта, под занавес - везде и всюду звучал голос Высоцкого, звучали его песни, показывались документальные фильмы о нем. И художественные - с его участием.

До сих пор кажется, что они - нарисованный Мишка со слезой и поющий Высоцкий - несовместны. Как гений и лакейство.
Они действительно несовместны. Но жизнь то и дело старалась их совместить.

***

Высоцкий стал легендой без санкции Режима. Как, впрочем, и Алла Пугачева. Это было не по правилам той Действительности. Но поделать с этим ничего нельзя было. Разве что минимизировать резонанс обоих. То есть, ограничить доступ стихийных бунтарей к ТВ и к другим СМИ. А для Высоцкого, в первую очередь - к средствам печати

Минимизировать, наверное, удалось, если бы не новая технология сарафанного радио - портативные магнитофоны.

Высоцкого они сделали Высоцким. И вот по мере того, как человек с хриплым голосом, нажимающий не столько на гласные, сколько на согласные буквы, в том числе и на глухие согласные, мифологизировался, сам Режим день за днем терял экономическую основательность, идеологическую уверенность и мифологическую осанку.

Последнее было особенно неприятно. И Московская Олимпиада стала одним из последних средств как-то поддержать штаны престижа. К тому же ее духоподъемная сила была заметно ослаблена бойкотом Игр со стороны значительного числа западных стран из-за вторжения ограниченного контингента советских войск в Афганистан.

Да и внутри вторжение формировало не слишком благоприятный фон. Страна уже знала, что заработал трафик гробов из Афганистана - груз 200. Чуть позже выяснилось, что он стал и наркотрафиком.

Но Режим собрался, напрягся и организовал праздник для спортсменов и гостей столицы. Жителям тоже кое-что досталось. Главным образом, из дефицитной мануфактуры и гастрономических изделий.

Все шло хорошо, и тут аккуратно посередине праздника случилось это несчастье - смерть Высоцкого.

***

Режим, конечно, ревновал народ к Высоцкому. Но не смертельно. Он и сам ненавязчиво благоволил барду. Раздвоение идеологических личностей проистекало неудержимо как по горизонтали, так и по вертикали.

Функционеры разных рангов обменивались пленками. И в те годы были корпоративы - концерты для узкого круга начальников и их приближенных. На них приглашались идеологически невыдержанные артисты, юмористы… И Высоцкий бывал зван в клубы «закрытых ящиков»…

Смерть Высоцкого была крайне неудобна Режиму. Она удостоверяла легенду о Бунтаре.

Живым он худо-бедно оставался под контролем у Власти, а мертвый, со шлейфом своих яростных баллад и язвительных насмешек он стал неуязвимым и неотменимым.

Неофициальная церемония похорон Высоцкого посеред официального торжества, как это водится в подобных случаях, стала церемонией его коронования на должность Властителя дум и чувств огромной страны.


Режим сделал вид, что этого не было. Ну, да ничего другого ему не оставалось. Игры продолжались своим чередом. Чаша над Лужниками была еще некоторое время полна огня. На церемонии закрытия он, угасая, таял. Изображенный на одной из трибун олимпийский Мишка уронил несколько «слезиночек», как, возможно, выразился бы Достоевский. Надувной Мишка поднялся над стадионом под трогательную песенку Александры Пахмутовой «До свидания, Москва».

То было, как скоро стало понятно, прощание и с «обманной страной», которой оставалось жить чуть более 10 лет.

Олимпиада умерла, Режим скончался, а Высоцкий все еще тревожит нас.

…Сегодня, спустя три десятка лет, страна, если судить по репертуару ТВ, вроде бы сильно переменилась, а, с другой стороны, как бы осталась прежней.

Хотя есть разница. Тогда на экране Высоцкого вообще не было. Теперь его много. Теперь его жизнь ТВ пытается совместить с гламуром и шоу-бизнесом, который уже не однажды старался перепеть на свой лад его песни, пережить наново его жизнь.

Даром, что ли, он пел при жизни:

«Часто нас заменяют другими,

Чтобы мы не мешали вранью».

***

А он жил по-другому. Он жил как тот иноходец, от имени которого спел:

«Что же делать остается мне?

Выбросить жокея моего

И бежать как будто в табуне

Под седлом в узде, но без него.

Я пришел, а он в конце плетется

По камням, по лужам, по росе.

Я впервые не был иноходцем!

Я стремился выиграть как все!».

***

Он выиграл. Но не как все. Не как те, что организовали Олимпиаду, что ее воспели, что продолжают ею умиляться.
Он по-прежнему Иноходец, за которым мы в конце плетемся.