Юрий БОГОМОЛОВ
Жизнь как судьба Василия Гроссмана
Летом минувшего года произошло знаменательное  событие, на которое почти никто не обратил внимание – освобождение из под ареста рукописи известного литературного сочинения «Жизнь и судьба». Из лубянского архива она была торжественно передана в государственный  архив литературы и искусства. Произошло это в присутствии документальной кинокамеры Елены Якович.
***  
Что правда, то правда: рукописи не горят... Но ведь их можно брать в заложники. Как это случилось сначала с «Собачьим сердцем» Булгакова, а чуть более полувека назад – с текстом романа Василия Гроссмана «Жизнь и судьба».
...Когда рукопись «самой главной книги ХХ века» (таковой она почитается многими авторитетными экспертами) была приговорена высшим руководством страны к пожизненному заточению на Лубянке, автор пришел домой и записал: «Я понял, что я умер».
Он умер через два года. Машинопись книги с помощью Владимира Войновича и  Андрея Дмитриевича Сахарова была переправлена на Запад. Еще через 20 лет без малого беглый роман-заложник будет опубликован за границей. У нас появится он на восемь лет позже.  
Как все это происходило и рассказано в новом документальном фильме Елены Якович «Василий Гроссман: «Я понял, что я умер», который будет показан на канале «Культура» на этой неделе.
А следом повторно пойдет в эфире той же «Культуры» многосерийная телеэкранизация самого романа «Жизнь и судьба» Сергея Урсуляка, озвучившего закадровый текст к документальному фильму о жизни и судьбе романа и его автора.
И текст – простой, ясный, почти без игры в эмоции. И исполнение его – почти бесстрастно. Это не значит, что он лишен драматизма. Просто драма не на поверхности повествования; она в  глубине его. Как и смысл того, что мы слышим и видим на экране.
***
В реальности многое непроизвольно закругляется и непреднамеренно рифмуется.
Срифмовалось с запрещением романа, сокрытие фильма «Комиссар» Александра Аскольдова, экранизации одного из первых рассказов Гроссмана; картина пролежала на полке 20 лет.
Фабула хождения по мукам писателя хорошо известна: и то, с какими трудностями и потерями прорывалась к читателями первая часть гроссмановской дилогии «За правое дело», и то, с какими неодолимыми препятствиями на своем пути встретилась вторая часть – «Жизнь и судьба».
Фабула занимательна сама по себе, но что она без житейских подробностей и тонкостей идеологических перипетий, сопутствовавших биографиям романа и его автора?
Наверное, самая мучительная рана в его жизни – потеря мамы, расстрелянной вместе с другими восемнадцатью тысячами евреев немцами в Бердичеве. Их всех загнали в заранее вырытую яму, в которой были обильно политы огнем из пулеметов и автоматов и зарыты. По свидетельствам очевидцев земля в том месте еще два дня шевелилась.
Бердичев Гроссман навестил едва тот был освобожден в 1944-м году. Он живо представил, что должны были чувствовать жертвы. Что чувствовала она, его мама. Как выглядел тот солдат, что стрелял в старую женщину на костылях...
Она не ушла из его жизни. Он ей написал туда, на тот свет, два письма: одно в 50-м, другое в год ареста  «Жизни и судьбы». Строчки из них мы видим на экране. Некоторые из них – слышим:  
«Я почти все время думал о тебе, работая последние десять лет. Я ничего не боюсь, потому что твоя любовь вечно со мной, и потому, что моя любовь вечно с тобой».
И конечно же он думал о ней, когда составлял вместе с Эренбургом «Черную книгу» об уничтожении евреев на оккупированных территориях СССР. До читателя она не дошла. В 1948-м ее набор был рассыпан. Это было подобно еще одному расстрелу. На сей раз их обоих – мамы и сына.
И он оказался не последним.
***
Первый его рассказ, опубликованный еще  до войны «В городе Бердичеве», был замечен и Бабелем и Булгаковым, и Максимом Горьким. Последний убедил начинающего прозаика, оставить свою работу инженера-химика в Донбассе и заняться исключительно литературой.
Дальше история Гроссмана – это история его прозрения относительно того, что есть Советская власть. И не под давлением внешних обстоятельств, как можно понять из документального фильма.  Хотя отягчавшие его жизнь обстоятельства шли за ним по пятам: арест жены, пытки цензоров, когда его роман «За правое дело» пробивался на страницы «Нового мира», травля в печати... Его предал в самую трудную минуту Твардовский, от него отрекся Фадеев, который, впрочем, впоследствии, публично повинился.
Засвидетельствовал свое «почтение» к брату-писателю еврейского происхождения  и большой русский писатель Михаил Шолохов: «Кому вы поручили писать роман  о Сталинграде, – отозвался он на просьбу коллег высказать свое мнение по поводу присланной ему рукописи, – Вы что с ума сошли?»
Конечно, автору, написанного в молодости «Тихого Дона», слава богу, не по поручению, а по собственному хотению, трудно было уже в зрелые годы, глубоко отравленному сталинизмом, представить, что на столь масштабную тему можно писать, во-первых, без указания свыше, а, во-вторых, чтобы мог позволить сделать себе это столь неполноценный в идеологическом и в национальном отношении  литератор.
«Литератор», пройдя войну от звонка до звонка, уцелев в сталинградском аду, повидав Треблинку, все-таки получил, наверное, какое-то «указание свыше», раз не был убит и даже ранен. Всевышний оберег жизнь Василия Гроссмана, чтобы тот создал главную книгу не только о войне, но и о необозримым мире Войны. Но и о человеке, блуждающем в нем в поисках притчевой ясности.
Притчевой ясностью и испугал советскую власть роман Гроссмана. В фильме Елены Якович представлена переписка первых лиц Лубянки и Кремля.
Председатель КГБ Шелепин – Генеральному секретарю Хрущеву:  
«...Гроссман написал новый роман «Жизнь и судьба». Роман, внешне посвященный Сталинградской битве и событиям, с нею связанным, является злостной критикой советской социалистической системы... Судя по роману, получается, что не война и не фашизм, а советская система, советский государственный строй были причиной многих несправедливостей и человеческих страданий».
С этим письмом были ознакомлены все члены Полидбюро, и каждый из них оставил на нем свой автограф.
В следующем письме Шелепин поставил вопрос о необходимости изъятия как рукописи, так черновиков романа и передаче всех материалов на хранение в КГБ. Что и было выполнено со всей известной для компетентных органов тщательностью. Тут же компетентным органам донесли, что автор арестованного беллетристического сочинения почему-то не выглядит счастливым.  
Преемник Шелепина товарищ Семичастный предложил генсеку пойти дальше: арестовать самого автора и привлечь его к уголовной ответственности.
Хрущев был милостив настолько, что поручил Суслову предварительно побеседовать с беллетристом в душеспасительном ключе.
Суслов побеседовал. О реакции Гроссмана на беседу доложил через некоторое время опять же главный КГБешник. И этот документ предъявлен в фильме. Глаз успевает выхватить несколько строчек: «Перерешать это нельзя. Значит изменить судьбу рукописи может только государственный переворот. Иного способа уже нет. Все решено... У меня не было волнения. Тоска была. Я по правде говоря, и не слушал, что они говорят. Я понял, что я умер».
Ниже синими чернилами: «Хрущев ознакомился». И роспись.
Вышло так, что Хрущев ознакомился с тем, что человек умер. Будучи живым.
Следом дается синхрон Наума Коржавина: «Это было убийство. Человека и его роман задушили в подворотне».
***
Далее из фильма становится понятно, почему задушили. Автор картины  обнаружила несколько листков с записью, сделанной Гроссманом по горячим следам после беседы с Сусловым. К своему удивлению и к удивлению многих, думаю, она не нашла в них тех слов, что многократно были повторены: «роман можно будет опубликовать через двести триста лет».
Это скорее всего апокриф. Но возник он, конечно же, не на пустом месте. Тот же Суслов, по свидетельству самого Гроссмана, сказал другое: «Зачем же нам к тем  атомным бомбам, которые готовят для нас враги наши, добавлять еще вашу книгу».  
От Елены Якович последовала ремарка: «Когда еще так высоко ценили литературу...».
В приговоре Суслова значилось: «Ваша книга несравнимо опаснее «Доктора Живаго». Напечатать ее невозможно. Мы ее не уничтожим. Пусть лежит».
Видимо главный идеологический вертухай страны был уверен, что ребята с Лубянки сработали чисто, что все экземпляры романа до последней строчки заперты в стальных сейфах. Но он ошибся. Автор оказался не таким простаком, каким представлялся и сотрудникам КГБ, и своим коллегам. Пару экземпляров он утаил. Один из них сбежал заграницу и вернулся книгой в страну в 1988-м году.
***
Выход рукописи на свободу стал логичным завершением фильма о ее приключениях. Сотрудники архива КГБ торжественно выносили папки с материалами книги. Ими загромоздили два сдвинутых стола. Оказалось, что рукописи не только не горят, но не умирают.
Сотрудники чувствовали себя именинниками.
Что чувствовали люди, противостоявшие  Системе?
На это Гроссман ответил стихом.
«Из чего твой панцирь, черепаха?
Я спросил и получил ответ:
Он из мною пережитого страха
Ничего прочнее в мире нет».