В данном тексте, речь идет не о качестве фильмов, а о качестве нас самих. В этом видится  удивительная актуальность постановки вопроса. Хотя согласимся, что это самая нежелательная тема для идеальных людей.. таких как мы с вами.

Источник: http://kinoart.ru/archive/2015/03/razlichenie-i-uznavanie

Хотелось бы покончить с рутиной словопрений. Любое высказывание вянет, тухнет в мареве потоков – речи и текстов. На каждое «да» найдется «нет», и наоборот. Результат: дурная бесконечность выяснений, уточнений, «нюансов». Вместо оценок «хороший/плохой» фильм пора нащупать нерв действительно главных вопросов.

Несколько недавних фильмов вызвали в нашем сообществе, среди людей, которых мы не считаем чужеродными, резко противоположные реакции. В них можно уразуметь более фундаментальные различия, чем те, которые касаются взглядов и вкусов.

То, что для нас является важным, в нашем кругу считается неважным, и наоборот. Это касается частных событий и совсем не частных.

«Дурак», «Класс коррекции», «Да и да» и «Пионеры-герои» воспринимаются именно по такому принципу. С чем связано сопротивление, отторжение в одних случаях и приятие или восхищение в другом? Почему фальшь с такой охотой принимается за правду или точность, а точность – за какую-то публицистическую липу или грубость?

Так получилось, что этот разговор, переведенный нами в тезисы, состоялся сразу же после марша памяти Немцова. Почему-то кажется, что это не совсем случайно.



1. Наш текст о смысле. Ради чего мы хотим об этом сказать? Фальшь или не фальшь требуется – и это не утопия – различать, а не камуфлировать. Восприятие значимых фильмов с точностью до наоборот людьми «нашего круга», с которыми мы, в общем, совпадаем по другим вопросам, вдруг становится угрожающим. Выше ватерлинии. Более того. Это расхождение кажется более важным, чем случаи, когда мы совпадаем в оценках.

Есть и другие необходимые нам слова. Слово «узнавание» – узнавание того, что человек принимает или чему он противится. Человек, который слушает свой голос, записанный на диктофон, не узнает его. Ему кажется, что это ужасно фальшиво, что подлая машина все исказила. Хотя на самом деле голос его звучит именно так, просто когда он слышит «со стороны», голос представляется ему другим. Такая ситуация типологически повторяется с некоторыми фильмами, в которых вроде бы поколение, группа людей или просто отдельный человек могли бы себя узнать, но не узнают. Но так – именно в силу сопротивления узнаванию.

Узнавание требует личных и художественных навыков. Не вполне тривиальных. Прежде (да порой и теперь) художники нам предъявляли свое ви́дение, с которым приходилось как-то справляться. Это ви́дение провоцировало контакт, удивление, сопротивление, неприятие. Те режиссеры, о которых мы собираемся сказать, предлагают нам узнавание, которое – и в этом новость – более травматическим оказывается, чем авторское ви́дение. Вроде бы мы знаем то, что демонстрирует экран, но знать это, понимать не хотим, ссылаясь на нехудожественность высказывания.



2. В «Пионерах-героях», «Дураке», «Классе коррекции» важен не новый язык или какие-то как бы эстетические построения. Важен опыт, который мы готовы разделить и признать своим – или не готовы. При этом одни товарищи узнаванию-ранению или узнаванию-имитации отдаются, а другие сопротивляются.

Фильм «Пионеры-герои» о пионерском прошлом условного поколения тридцатипятилетних. Он же мог очень легко стать нежной, лирической зарисовкой, которая ни у кого не вызовет ни единого вопроса. Это был бы тот случай, когда художник предлагает нам свое ви́дение, которое может быть и конфликтным, но это все равно ситуация некоей картинки из букваря или в лучшем случае акварельной миниатюры с аутентичной аурой того времени. А здесь эта аутентичность должна рождаться не в процессе взгляда на старую школьную форму или доску, на которой пишут мелом. Она должна рождаться именно внутри твоего собственного (воспринимающего) сознания, в то время как ты прорываешься к узнаванию этой фактуры в самом себе. Своим восприятием ты и формируешь искомую нами, по крайней мере, аутентичность. Если ты отказываешься в этом процессе участвовать, то, естественно, никакого ощущения подлинности у тебя не возникнет – только реакция отторжения.

Более четверти века прошло с начала переломной эпохи. Но не было, кажется, ни одной попытки сделать фильм о трагической связи времени. О связи, а не о разрыве! И в обход идеологических, ностальгических репрессивностей!

Поразила некартонажность и точность такой упущенной связи. Нынешнее состояние трех героев укоренено в детстве этих людей, таким образом, взгляд на прошлое и настоящее приобретает содержательную непустоту. С одной стороны, прошлое, реконструированное режиссером и актрисой Натальей Кудряшовой, совершенно гротескное, если разобрать каждый эпизод. А с другой – оно преисполнено такой подлинной чувственности и такого настоящего погружения – истового нерва. Там нет вранья. Кажется, это первый случай действительно осмысления экзистенции очень разных трех товарищей в настоящем времени. Которых ничего не объединяет, кроме этого прошлого. Но это прошлое – не какая-то абстракция, не виньетка, примочка, прикол. Это прочувствованная основа.

abdullaeva-medvedev-2«Дурак», режиссер Юрий Быков



3. Когда, еще не посмотрев фильм, читаешь пресс-релиз «Пионеров-героев», то кажется, что это такая знакомая, по известным правилам разыгранная тема. Потом вспоминаешь и понимаешь, что не было фильмов, в которых сочеталась бы позднесоветская эпоха детства с эпохой настоящего. Почему же казалось, что тема эта уже истрачена, использована? Потому что она очевидная. Что может быть прекраснее и интереснее – для художника, не для современника, – чем изучить ситуацию слома эпох, которая, с одной стороны, так или иначе травматична, а с другой – если ты подростком видишь, как ломается мир, и вдруг понимаешь, что может быть так, а может быть иначе, тебе уже ничему учиться в этом мире не нужно. Этот опыт достаточно богат, для того чтобы извлечь из него все свои человеческие черты, свойства, которые могут сформировать личность.

Хотя фильм «Пионеры-герои» как раз о том, как этот опыт занозой остается во всех трех героях, но личность их так и не формируется. То есть они фактически остаются в том же самом пространстве, когда в детстве мечтали изготовить лекарство от всех болезней, поймать шпиона. И только уже во взрослом состоянии, проживая до конца свои инфантильные мечты о подвиге, они обретают возможность двигаться дальше. Куда, мы пока не знаем: это открытый финал.

Кажется, самая сложная задача, которая может стоять перед человеком, – прожить, переварить, прожевать до конца все то, что ты не сумел сделать в прошлом. И фактически обобщение тут уместно, вся новейшая история нашей страны заключается в том, что мы не прожевали тот кусок – кусок свободы, нового общественного устройства, кусок самоопределения, нового экономического порядка. Мы просто его не прожевали. И сделали вид, что об этом забыли. А тут нам напоминают, что надо возвращаться к тому самому месту, когда тебе было десять лет и ты изобретал из заплесневелой хлебной корки лекарство, чтобы спасти человечество.



4. «...настоящее – не что иное, как непрожитая часть всякого прожитого; препятствует к настоящему совокупность того, что по какой бы то ни было причине (его болезненный характер или его невыносимая близость) мы не смогли в нем прожить. Внимание к этому непрожитому образует собой жизнь современника. А быть современником, в этом смысле, означает возвращение к настоящему, в котором мы никогда не были»[1].



5. Что может быть проще, чем рассказать три как бы забавные истории из детства, соединить их с судьбой молодых или уже не очень молодых фрустрированных горожан? А потом предложить, представить, раскрыть тему неудавшихся подвигов, которые совершают герои один за другим: девушка, которая спускается в метро, несмотря на клаустрофобию; парень, который пытается спасти тонущего, не умея плавать; гибель третьей героини…

Эта обсмеянная, или оболганная, или ироничная тема подвига, которая действительно имела очень много гротескных черт, тут существует в совершенно другом режиме. Мы сами, многие авторы и зрители не додумали, не прожили то, что здесь пытаются прожить персонажи вместе с автором этого фильма. Кажется, идея подвига, вызывающая у кого-то насмешки и неприятие, и обеспечила не только трагизм, но и смысл преображения героев.

Есть один момент – возможно, для совсем юных людей не работающий. Те эпизоды, где девочка боится, что ее не примут в пионеры. Для кого-то это анекдот. Но снят он, сделан и сыгран до слез. Здесь помимо узнавания, которого у кого-то быть не может, есть узнавание подлинных чувств. Этот пласт переживаний абсолютно вырезан в их новой жизни. Но именно он дает им возможность пройти путь или случайно стать «героем». Совершить, минуя пропаганду, серьезный поступок.



6. Быть готовым к солидарности очень важно. Даже в эпоху сугубого индивидуализма. Или тем более в такое время. Одна из героинь случайно гибнет во время теракта, который, очевидно, произведен женщиной-смертницей из Чечни. После первого взрыва она берет на руки девочку, и в этот момент раздается второй взрыв, во время которого она и гибнет. Это тоже тема неудавшегося подвига. Потому что подвига-то нет никакого, весь подвиг заключается в том, что два живых существа в крайней ситуации, ситуации жизни и смерти, прижались друг к другу. Этот эпизод со взрывом, который у кого-то, у многих даже вызвал резкое отторжение, как раз очень точно расставляет вещи по своим местам. Это же и есть ответ, это и есть смысл детских наивных переживаний пионерского культа. В чем подвиг-то? Подвиг на самом деле не в том, чтобы на дедушку настучать или остановить танк ценой своей жизни. А в том, чтобы в любой момент жизни быть готовым ко всему. Повторим: к солидарности.

Вот и вздрагиваешь, когда видишь, как героиня Дарьи Мороз своего любовника, такого пижона – условно говоря, читателя, автора или редактора журнала «Сноб» – ведет в гостиницу. Какая вдруг в гламурной барышне жалкость проявилась. Ай-ай-ай. Просто мы не знаем (не узнаём) каких-то слоев жизни, которые знает Наталья Кудряшова. И не только она.



7. Замышляя эти тезисы, мы обозначали тему превратности, неадекватности восприятия, реакции сообщества на тот или иной фильм. С одной стороны, тема эта чрезвычайно проста, потому что всегда можно сказать, что «все дураки, а мы – нет». С другой – она чрезвычайно трудна, нет на нее никакого запроса. Почему?

Приходится подчеркнуть: это проблема объективная, проблема, которая на виду, но при этом не считается актуальной. Российский фильм, в данном случае «Пионеры-герои», отбирается в престижную программу, в «Панораму» Берлинского кинофестиваля, вызывает неравнодушную положительную реакцию. И параллельно с этим вызывает реакцию полного неприятия очень многих наших коллег, других членов профессионального сообщества. Это концептуальное отторжение. Кажется, что пора научиться объективировать свои субъективные ощущения.

О’кей, фильм тебе не понравился, но там же есть совершенно очевидные достоинства. Уровень изумляющей работы с актерами-детьми. Понятно, как сложно с детьми разыграть три полноценные истории, чтобы они естественно смотрелись в кадре, чтобы это складывалось в единое повествование. И вдруг такое неприятие. Откуда?

Ответ: мы отказываемся от своего советского прошлого, которое превратилось в тренд чуждых нам людей. В прошлом и в трактовке прошлого в настоящий момент видится убийственная фальшивка. И фильм Кудряшовой автоматически попадает в эту серую зону.



8. Но есть еще и окказиональные причины, свойственные нашему сообществу. Допустим, мы совершенно точно знаем, что одной из неприятных черт является резко отрицательное отношение к абсолютному большинству новичков со стороны, не из истеблишмента. Про этот фильм никто ничего не знал, его никак не рекламировали. Это фильм, который появляется, как некая своевольная комета на нашем небосклоне. К Звягинцеву поначалу так же относились именно потому, что он пришел неизвестно откуда. Но сразу получил столько, что все заткнулись.



9. В случае с фильмом «Дурак» тоже есть свой case, как принято выражаться, и это, к сожалению, у нас не осмыслено. У критиков, искушенных зрителей, людей, которые считают, что они понимают в кино, не изжито представление о некоем эстетизме, о том, что все должно быть причудливо, культурно, тонко. И когда тебе вдруг неожиданно бьют молотком в лоб, то, естественно, сразу идет процесс отторжения. А мы начинали с того, что восприятие нового кино связано с личностным болезненным процессом, который происходит внутри, потому что только внутри себя ты можешь проверить подлинность. Если ты не впускаешь фильм, то ничего и не произойдет. Но быть открытым можно (или нет?) даже в эпоху горячей и холодной войны. Во времена несвободы.



10. А есть, казалось бы, с виду трудные, но на самом деле легкие фильмы, которые никуда впускать не надо. «Класс коррекции» – классический случай удобной и желанной большинством людей, включая профессионалов, имитации. Когда предлагают бодрую схему сложной и неоднозначной реальности, которая не обязывает тебя ни к какому душевному труду, ни к какому настоящему сочувствию. Эта схема тебя утешает, в сущности. Ублажает кого-то до слез. Но трагедия бесслезна!

Эта схема как бы говорит, что ты человек, который способен откликнуться. Посмотреть «Класс коррекции» и посочувствовать инвалидам – это то же самое, что походя дать десять рублей нищему на паперти.

Нельзя сказать, плохо это или хорошо, но это не эстетический опыт. Слово «эстетический» не потому что мы эстеты, а потому что эстетический опыт – это как раз нечто большее, чем эстетство. Тем более «хорошо сделанная вещь». В смысле эффектно. Аттракционно.



11. Что очень важно в картине «Да и да» Валерии Гай Германики? На свой лад, впервые в русском кино увидено, прочувствовано совпадение и даже не то чтобы совпадение, а некое идеальное сосуществование позиции героини и позиции, самоощущения режиссера.

Это графоманское искусство. Но в безоценочном смысле! Это то графоманское романтическое искусство, которое невозможно сымитировать, это не ромком. Поражает бесшовное слияние наивного простолюдинского самоощущения, идеалов героини и того, какой наивной позволяет себе быть режиссер.

Говорят, какой кошмар эти сны, какие-то волки, как это пошло… Но если бы этого не было, то и фильма бы не было. Это замечательно. В этом контексте, в этой поэтике, для такой героини это – точная метафора. Потому что такие сны выражают ее мир. А ее представление о художниках, о высоком сделано так, будто Лера – самодеятельный наивный режиссер.

В 1990 году в журнале «Искусство кино» вышел номер про масскульт. Там был опубликован текст из корзины журнала «Декоративное искусство». Леонид Невлер – лучший редактор Москвы, работавший в «Декоративном искусстве», самом авангардном тогда журнале, достал из своих анналов текст какой-то графоманки и написал потрясающее предисловие. Текст был про чуть ли не принцессу, про ее историю любви. Грандиозный графоманский текст, который суперавангарднее любых фильмов, которые предпочитают наши синефилы.

Смотря «Да и да», постоянно вспоминаешь этот безбашенный текст и комментарий одного из самых тонких интеллектуалов Москвы. Но – sic! – это не снобистская позиция, которую в начале 1990-х озвучили наши интеллектуалы, читавшие лоточную литературу и говорившие, что оттуда они узнают про реальность, которую не чувствуют, не догоняют. Это совершенно другое.



12. Случилось так, что русское кино и западное мы рассматриваем по разным меркам. Когда в русском кино появляется что-то, не соответствующее каким-то приближенным имитациям западному, наше сообщество настигает слепота.

Например, фильм Хлебникова «Свободное плавание», который был подражанием как бы Каурисмяки, приняли хорошо. А когда делается что-то погрубее, на свой лад, это уже не годится. Если узнаются хоть какие связи с образной системой западного кино, тогда мы кино приветствуем, хотя оно вторичное, третичное, пятое-десятое. А если делается криво, несуразно, но по-своему, это кажется фальшивым, местечковым, неправильным.

abdullaeva-medvedev-3«Да и да», режиссер Валерия Гай Германика



13. С одной стороны, мы готовы трещать про пропаганду, как будто она касается всех других, а мы какие-то чистенькие. Эта пропаганда все равно во всех порах, хотя мы можем сказать, что держим дистанцию и следим за собой. Но так называемое советское прошлое, взятое на вооружение не нашими людьми, как бы лишено права на переживание. Неподдельное, не коррумпированное, не лицемерное.

В «Пионерах-героях» ценно то, что нет ни «за», ни «против». Это кажется очень важным, без этого вообще нельзя пройти путь возмужания.

Когда на «Кинотавре» кто-то сказал, что «Дурак» попал в Локарно, у наших коллег был ступор. Как же такая грубятина попала в Локарно? Потом там призы к тому же получила. Но дело не в Локарно. А в том, что все сложнее и проще одновременно. Но поди различи!



13. Мы упомянули одну из самых примитивных, бытовых причин, когда набрасываются на новичка. В сущности, следующий уровень – когда набрасываются на то, чему не могут найти удобного объяснения, удобной параллели, не будучи уверенным, страдая комплексом провинциальности, в праве российского кино что-то сказать, что может иметь серьезное значение – пусть даже только для нас. Конечно, есть и некий более обобщенно формулируемый уровень причин этого неприятия – это очень наивный, неумный подход к произведению искусства.

Повторим: кто-то говорит, что волки в клипе «Агаты Кристи» – это черт-те что. Говорить так – значит думать, что пошлость – это какой-то предмет, объект и мы со стороны можем посмотреть и сказать, что это пошлость. Это настолько же наивно, как думать, что, скажем, добро и красота – это какой-то объект. Что если мы нарисуем картину, на которой будет изображен русский святой или пейзаж с медведем, то это будет красиво и по-доброму или, наоборот, жуткий кич. Точно так же и волки, и песня «Агаты Кристи» автоматически не означают пошлость.



14. «Неудобные» фильмы – это фильмы, с которыми не понятно, что делать. Это как неудобная деталь в паззле, которую ты впихиваешь, а вроде она никуда не влезает, и ты думаешь, что она неправильная, а она, может, вообще не из этого паззла, может, она должна отдельно лежать или сопрягаться с какими-то другими фильмами, текстами, другими веками, мирами и иметь свое полное право на существование.

Мы вообще уже забили на наше прошлое и на опыт слома эпох. Никто про него думать не хочет, никто вообще не хочет вспоминать, что когда-то было по-другому и могло бы быть по-другому сейчас. Это люди для себя закрыли, потому что это просто некомфортно, а теперь еще взято на вооружение душителями свободы.

Второй момент. Бенефисный номер – танец артиста Кукушкина с инвалидным креслом в «Классе коррекции». Это такой роздых в «тяжелом» фильме. Дивертисмент, чтобы публика передохнула. Но либо – либо. Либо отдохнуть – либо боль не оттягивать. Один член международного жюри, иностранец, посмотрев на одном из фестивалей «Класс коррекции», сказал, что это даже не эксплуатация. Вот «Полет над гнездом кукушки» – эксплуатация, но там веришь каждой секунде на экране, а тут ни одной.



15. В статье «Что такое искусство?» Толстой говорит, что фальшивое произведение производит гораздо большее впечатление и кажется гораздо правдивее, чем настоящее. Потому что фальшивое нередко и сделано лучше, чем нефальшивое.

Почему мы решили поговорить в эту трудную пору про кино? Потому что это ведь касается не только конкретных фильмов, а важно не только в кинематографическом контексте. Мы уверены: это различение касается всего. Фактическое отсутствие нашего сообщества тоже ведь связано – и в совершенно разных смыслах – с тем, что именно принципиальные вопросы, оценки, суждения вызывают расхождения. Как-то было заседание Гильдии киноведов и кинокритиков, и последний фильм Балабанова «Я тоже хочу» не попал до окончательного голосования в шорт-лист на премию «Белый слон». Там говорили, что это «не лучший его фильм». После крика немногих товарищей он все-таки попал в список. Но дело же не в этом. Просто – доколе?! – за очевидности надо бороться, казалось бы, со «своими». Конечно, не только в кино. Вот и приходится писать тезисы о том, что должно быть ежику ясно. А ежику не ясно.



16. Лев Рубинштейн как-то наполовину в шутку, наполовину всерьез обмолвился, что поэзии нет, потому что она никому не нужна, нет запроса. А стоит появиться людям, которым для выражения своего опыта поэзия необходима, и она немедленно вернется. Так и с различением – (пока) нет запроса. Зачем отличать имитацию от подлинника? В предыдущие эпохи ответы могли быть самые разные – как метафизические (чтобы не ошибиться на пути вверх, к самому главному), так и окказиональные (чтобы прослыть человеком с хорошим вкусом). Сегодня ответ только один – незачем. Потому что, еще до всякого различения, нет ответа на то, какова настоящая функция культуры. Чтобы хорошие люди посмотрели хороший фильм, спектакль в хорошо реконструированном интерьере? Тавтология. Дурная бесконечность. Просвещение? Ну вот, просветили уже практически до стопроцентного уровня политической грамотности, можно отчитаться. Культура, не справляющаяся с элементарными, основными функциями, которые заключаются в том, чтобы хотя бы предупредить, прокричать о неизбежной пропасти, которая ожидает страну, существует только потому и для того, чтобы подтвердить, а по возможности увеличить минкультовский бюджет на следующий год. И степень оппозиционности тут не важна. И занимаются этим далеко не только циники, но вполне приличные, даже иногда талантливые люди. Так откуда взяться способности различать?