Понедельник на Берлинале был «русским днем»: показаны фильмы «В субботу» Александра Миндадзе и «Мишень» Александра Зельдовича. И я с невероятным трудом, только со второго захода пробился на дополнительный показ для прессы документального фильма “Ходорковский” – такого ажиотажа здесь я не припомню даже на самых сенсационных игровых картинах.

“Мишень” была представлена зрителям фестивальной программы «Панорама», штаб-квартира которой – еще гэ-дэ-эровский кинотеатр «Интернационал» на Карл-Маркс-аллее. Если предыдущая картина Зельдовича «Москва» отражала умонастроения лишенного идеалов общества 90-х, то «Мишень» - снайперское попадание в суть идеалов «нулевых»: они гнилы, фальшивы и рассыпаются при первом испытании жизнью.

Сценарий, снова написанный режиссером в содружестве с Владимиром Сорокиным, - подобие лабораторного опыта: фильм проецирует некоторые из сегодняшних тенденций в близкое будущее и в тотальной подмене духовных идеалов материальными видит начало краха. Для наглядности – гиперболизирует, для чистоты эксперимента – абстрагируется от тенденций не менее очевидных и грозных, но иных.

2020 год в Москве обездушен до стерильности, это гламур, приведенный на грань сюра. И Китай уже близко: дорожные указатели на двух языках напоминают, сколько км до Шанхая и сколько – до Пекина. Город как из деталей конструктора, напоминает мечтания кинофантастов советского прошлого: жизнь, освобожденная от признаков жизнедеятельности, зато все ослепительно лучезарно.

Герои – из тех, кому этот мир принадлежит: «Только руку протяни – и все твое». Но счастья нет и у них: ушла острота жизни, любви, секса. Стареют? Но у богатых есть средство: можно полететь на Алтай, где с советских времен гниет заброшенный космический объект, концентрат энергии, способной остановить ток жизни, законсервировать ее, уничтожить старость. И герои туда летят, и возвращаются вечно молодыми, и то, что с ними произойдет потом, составляет главный сюжет трехчасовой кинофантазии. Внимательный зритель услышит в ней мотивы ключевых сюжетов мировой культуры от «Фауста» до «Портрета Дориана Грея» и «Средства Макропулоса», от запаянных душ Антониони до Анны Карениной, от спародированных дизайнерских киноутопий 60-х до пещерных оргий Босха и Феллини. Полноправным соавтором фильма выступил композитор Леонид Десятников, мастер музыкальных коллажей и виртуозных стилизаций: он умеет заставить нас услышать Вагнера, не цитируя ни одного мелодического оборота. Его саундтрек к «Мишени», как некогда саундтрек к «Москве», - событие в киномузыке, он заслуживает отдельного анализа.

Лента строится по классической «трехактной» схеме: блестяще стилизованная дизайнерская экспозиция ошеломит чистотой красок и очищенностью быта, за ней следует фантастическая завязка с ее «лабораторным опытом», а главным сюжетом становятся последствия этого опыта, когда обессмысленная жизнь приводит героев к распаду и катастрофе – утопия с оглушительным треском опрокинется в антиутопию. Соответственную траекторию описывает и стилистика изображения, где полная свобода от какой-либо жизнедеятельности на старте картины постепенно переходит в сплошное месиво продуктов этой жизнедеятельности: Сорокин с его фирменными метафорами здесь чувствуется в каждом кадре.

Эту эволюцию вычерчивает каждый из персонажей: каждый приходит к своему личному краху. Вот телестар, блестящее создание Данилы Козловского, – гранд-кокетун, гибрид Парфенова с Малаховым, заводной пластмассовый пупс, взбивающий кровавые коктейли. Первый канал теперь должен бросить к ногам Зельдовича все богатства, чтобы заполучить себе подобное суперзрелище жанра «вам и не снилось» - апофеоз гламурного одичания. Фильм собрал интернациональную команду отличных актеров, от англичанки Джастин Уоделл и сербки Даниэлы Стоянович до Нины Лощининой, играющей 52-летнюю молодуху, и новобранца Виталия Кищенко в роли живой машины для убийства и секса.

Метафор много, фильм из них состоит, считывание смыслов – дополнительный захватывающий сюжет. В герое Максима Суханова, министре недр, сконцентрировано сознание страны-вампира, способной высасывать все, что плохо лежит, но неспособной что-либо создать своими руками. Метафора легко и изящно доводится до абсурдной грани: концентратом добра и зла становятся минералы – «добрые» и «злые». Сама извечная схватка добра и зла выводится на современный уровень цинического практицизма: обе категории можно измерить в процентах, надев специальные очки.

Как и в предыдущем фильме Зельдовича, Москва освобождена от людей как живой, пульсирующей человеческой субстанции. По стерильным многополосным автострадам катят стерильные коробочки трейлеров, их приветствуют стерильные рекламы тотализаторов Sivka Burka. А человеческий мир в этой части фильма представлен либо ухоженной «элитой» с рекламы Chanel, либо мафиози в темных очках - прямиком из голливудских «крими». На Алтае попадутся новые человеческие особи: это люди «из народа», уже отведавшие сладкого зелья вечной молодости – «народ для разврата собрался!». И, наконец, в третьей, самой метражной, части фильма Москва заполнится людьми бомжеватого вида, пирующих в босховских «садах райских наслаждений». Задавать авторам подозрительные вопросы типа «А где у вас Россия здоровая, жаждущая перемен?» - бесполезно. Перед нами почти вымерший в кино жанр, приспособленный не отражать жизнь в ее натуральных формах, а отбирать из нее сущностное – чтобы выявить тренд. Режиссер признает, что реальность, скорее всего, устремится в другое, еще более жуткое русло, но основа проблемы та же: голод души не утолить в супермаркете, материальное благополучие способно похоронить человека заживо, а страсть бешеная, животная, «бессмысленная и беспощадная» неспособна вернуть в мир любовь. Иррациональность въелась в подкорку этой сугубо рациональной, казалось бы, жизни, и она эту мотыльковую жизнь убивает (образ убитого мотылька заботливо подложат для непонятливых в финале).

Картина завораживает, гипнотизирует, вовлекает в свой мир, не отпускает, раздражает перенасыщенностью раствора и шокирует многослойностью всеобщего «обжорного декаданса». А главное, сражает тем, что - не возразишь, не парируешь авторские инвективы оптимистичным благодушием: все – правда, все – созвучно собственным вполне апокалиптическим ожиданиям.

Зал принял картину с явным интересом.